Три ночи я не сплю, словно меня кто-то держит за горло в странном, тягучем кошмаре. Совесть точит меня изнутри, как прожорливая крыса в подполье старой избы. Я будто вишу над бездной, разрываемая между долгом и страхом. Всё потому, что на восьмом месяце, и скоро моя жизнь перевернётся, как неудачно брошенный блин на Масленицу. После свадьбы я уехала с мужем в другой город, оставив родной дом в глухой деревне под Самарой, затерянной от мира, как забытая валенка в сугробе. Родители там, а видимся редко — то они нагрянут, то мы сорвёмся, но эти встречи можно пересчитать по календарю бабушки Агафьи.
Однажды, когда мать гостила у нас, мы сидели на кухне в моей хрущёвке. За чаем с вареньем она вспоминала, как тяжело было, когда я родилась. Рассказывала, как одна носилась с младенцем, как падали у неё от усталости руки, и только бабка Поля вытаскивала её, как редьку из грядки. Слова её впились в меня, как иголки в валенок. Я вдруг представила себя на её месте — беспомощной, с комочком в пелёнках. И неожиданно, будто не я, а кто-то другой мною говорит: «Мам, приезжай после родов, поживи немного, поможешь». Глаза у неё вспыхнули, точно фонари в кромешной тьме. Но тут же пригвоздила меня: «Ой, мы с бапой с радостью годик поживём! А квартиру сдадим — вам на молочко ребёнку!».
Я обомлела, будто мне на голову вылили ушат ледяной воды. Слова её гудели в ушах, как гудок паровоза. Бапку люблю — души не чаю, но звала-то только мать, и не на год, а на пару недель, может, месяц — чтобы встать на ноги, не заплутать в этом материнстве. А тут — целый год, да ещё и с ним! Перед глазами сразу картина: бапка, как всегда, тянется на балкон курить. Когда мы одни — ладно, терпим этот смрад. Но с ребёнком? Чтоб малыш дышал этой гарью, как трубочист? А зимой? Он будет дверь хлопать — то нараспашку, то захлопнет, выпуская из квартиры тепло, будто пары из бани. Уже вижу: ребёнок чихает, я мечусь, как курица перед забоем.
И это не всё. Бапка в гостях скучает — ему нечем заняться. Либо уткнётся в телевизор с «17 мгновениями» на полную громкость, либо потянет мужа «на сто грамм», и пропадут они бог знает где до полуночи. Пусть отдыхает, но с младенцем мне муж нужен дома, а не в гараже с тестем. Представила этот год — гам, дым, суета — и внутри всё съёжилось, будто от морского чёрта.
Я набрала воздуха и выдавила: «Мам, я зову только тебя, и не на год, а на месяц». Лицо у неё потемнело, будто туча перед грозой. Буркнула: «Без бапки не поеду. Либо вместе, либо никак». И ушла, оставив меня в тишине, густой, как холодец. Теперь сижу, уставившись в потолок, и чувствую, будто меня разрывают медведи на части. Правильно ли я сделала? Может, надо было стерпеть, заглотить страх, как невкусную кашу? Но как я выдержу этот год, если уже сейчас мне душно, будто в переполненной бане?
Совесть шепчет: «Эгоистка, мать хочет помочь!» А сердце орёт: «Не выдержу! Хочу защитить ребёнка, свой угол, свою жизнь!» Не знаю, что делать. Лежу, слушаю, как муж сопит рядом, и думаю: а вдруг я не права? А вдруг мать права, и я отнимаю у неё этот миг? Или всё же я права, и надо стоять на своём, как столб на границе? Где тут правда? Я тону в этих мыслях, как в болоте, и мне нужен хоть какой-то просвет.
