Родители мужа пригласили нас к себе. Увидев их стол, я почувствовала, будто у меня внутри что-то оборвалось.
Три дня я готовилась к их приходу, будто к государственному экзамену. Я родом из села под Курском, где хлебосольство — не просто обычай, а святая обязанность. С детства мне твердили: гость должен уйти не просто сытым, а откровенно объевшимся, даже если для этого придётся оставить семью без ужина. В нашем доме стол всегда ломился — холодец, соленья, жаркое, пироги с капустой. Это был не просто обед, а проявление уважения, словно мы выкладывали перед гостями частичку своей души.
Наша дочь Анюта вышла замуж полгода назад. Со свёкрами мы виделись пару раз — в кафе, на свадьбе. В наш дом, в тихую квартиру на окраине Москвы, они ещё не заглядывали, и я нервничала, как перед допросом. Сама предложила воскресный ужин — хотела сблизиться. Тамара Ильинична, свекровь, согласилась, и я тут же ринулась в бой: закупила продукты, наготовила закусок, испекла свой фирменный медовик. Готовила с душой, вложила всё, что умела.
Они оказались людьми учёными — оба преподают в университете, с лёгкой интеллигентной строгостью, которая сразу внушает почтение. Боялась, что разговор не клеится, но вечер прошёл удивительно тепло. Обсуждали будущее детей, шутили, смеялись, засиделись до темноты. Анюта с мужем подъехали позже, и стало ещё душевнее. В конце свёкры пригласили нас к себе через неделю. Я обрадовалась — значит, понравилось.
Это приглашение придало мне сил. Даже купила новое платье — тёмно-зелёное, скромное, но элегантное. И конечно, снова испекла медовик — магазинные торты для меня пустышка, без души. Муж, Вадим, утром ворчал, что хочет позавтракать перед выходом, но я отрезала: «Тамара Ильинична готовится! Если придешь сытым — обидится!» Он застонал, но покорился.
Когда мы приехали в их квартиру в центре, я замерла на пороге. Интерьер — как из каталога: дорогой паркет, стильная мебель, картины в золочёных рамах. Я предвкушала уютный вечер, но, войдя в гостиную, остолбенела. Стол был… пуст. Ни крошки, ни салфетки, ни намёка на угощение. «Чай или кофе?» — спросила свекровь, будто так и надо. Единственной едой оказался мой торт, который она вежливо похвалила и попросила рецепт. Чай с кусочком торта — вот и весь пир.
Я смотрела на этот голый стол, и внутри поднималась волна обиды. Вадим сидел рядом, и я видела, как в его глазах зреет голодное негодование. Он молчал, но я знала — он считает секунды до дома. Я натянуто улыбнулась и сказала, что нам пора. Попрощались, а свёкры, будто ничего странного, объявили, что скоро снова навестят нас. Ну конечно — у нас-то стол ломится, а не пустует, как после блокады!
В такси я не могла отделаться от навязчивой мысли: как можно так принимать гостей? Я сравнивала наши семьи, эту пропасть между нашими понятиями о гостеприимстве. Для меня стол — душа дома, а для них, видимо, просто предмет интерьера. Вадим молчал, но я знала — он мечтает о жареной картошке с грибами, оставленной в холодильнике. Утром я не дала ему её тронуть, а теперь он смотрел в окно с видом человека, которого кинули. И я сама чувствовала себя обманутой — не из-за еды, а из-за этого ледяного равнодушия, которого никак не ожидала от новой родни.
