— Мама! В пансионате для пожилых тебе будет гораздо лучше, чем дома!
В тишине дома престарелых старушка Людмила Петровна смотрела в окно, надеясь разглядеть среди пелен дождя знакомые силуэты. Но за стеклом лишь стучали капли, да мелькали чужие спины, спешащие по своим делам. Она смахнула слезу и погрузилась в прошлое…
Когда-то в доме у Людмилы Петровны было шумно, как на ярмарке. Большой дубовый стол ломился от угощений, а вокруг толпились дети, внуки, соседи. Всех она встречала с улыбкой, всех кормила досыта.
После техникума Люся устроилась в заводскую столовую, а к сорока годам стала там главной. Ей завидовали: муж — золотые руки, двое ребятишек, да и сама — огонь, а не женщина. Все у неё ладилось, всё горело в руках.
Муж, Степан, молчаливый, как стена, смотрел на жену с обожанием. Благодаря его мастерству их новая «хрущёвка» сияла, будто пасхальное яичко.
Лихие девяностые их не тронули — завод стоял, столовая кормила. В доме всегда пахло пирогами, а друзья заходили без звонка: «Просто мимо шли, дай, думаем, проведаем Люсю!»
И она не отказывала никому — сажала за стол, поила чаем с вареньем, а то и борщом на дорожку угощала. Все ахали: «Людмила Петровна, да вы волшебница!» А она лишь скромно улыбалась, думая, как же хорошо, когда тебя ценят.
Но время шло. Дети выросли.
Сын Витя попал в дурную компанию, чуть не угодил за решётку. Людмила Петровна ночей не спала, связывалась с милицией, вытаскивала его. От бед отбила, но бутылка его не отпустила.
А вот дочь, Наташа, тревожила её ещё больше. Уже тридцать стукнуло, а замуж — ни ногой. Каждого ухажёра Люся разглядывала, как товар на базаре.
— Наташенька, ну куда тебе этот? Ни кола, ни двора, одни амбиции!
— А этот — ну чисто поганка, лысый, да ещё и ходит, как гусь нахохленный.
— Видела твоего нового кавалера. Ростом с табуретку, а глаза хитрющие. Бедолага, видно.
— Наталья, а этот точно холостой? Похож на семейного, как две капли воды.
Потом и эти женихи кончились, а достойный так и не нашёлся.
Наташа с матерью стали неразлучны — вместе в магазин, вместе на дачу. К сорока пяти дочь уже походила на Людмилу Петровну, а та, вопреки годам, казалась моложе своей тени.
А потом Витя вернулся — с женой разошёлся. Но ненадолго: через месяц нашёл женщину с квартирой и исчез.
Так и текли дни, сливаясь в годы.
Они с Степаном построили дачу под Звенигородом. Летом там гудели шашлыки, зимой — застолья. Друзья не переводились.
Но пришла пенсия — и всё рухнуло.
Бесплатных продуктов со столовой не стало, пенсия — копейки. Друзья заглядывали реже, вздыхали над пустым столом и исчезали. Кому охота жевать картошку с куриными крылышками, когда дома то же самое? Да ещё и подарок тащить…
Дом опустел. Потом умер Степан. Осталась Люся одна с Наташей.
Возраст брал своё. Ноги болели, давление скакало, память подводила. Витя пропадал, Наташа злилась: «Мне уже за пятьдесят, а я нянька, а не женщина!»
И решили дети сдать мать в пансионат.
— Мам, там тебе лучше! Уход, общение. Мы работаем, не можем круглосуточно дежурить. Ненадолго, честно!
— Поняла, детки. А навещать будете?
— Конечно! Каждые выходные!
Так началась её новая жизнь.
Персонал не обижал, но в воздухе висела тоска, густая, как кисель.
Однажды вечером Людмила Петровна улизнула из пансионата и побрела к своему дому.
В окнах горел свет.
«Дети дома!» — обрадовалась она и постучала.
Дверь открыл незнакомый мужик в майке-алкоголичке.
— Вам чего, бабка?
— Где… где Витя и Наташа? — прошептала она.
— Какие Витя и Наташа? Я квартиру у них купил! — дверь захлопнулась.
У Людмилы Петровны потемнело в глазах. Она поняла: дом продан, её здесь больше нет.
Дети взяли деньги и забыли.
Она вернулась в пансионат, где её уже искали, и замолчала.
Но однажды к ней подошла новая медсестра — Катюша, светлая, как берёзка под солнцем.
— Бабуля, не грустите! Пойдёмте, я вас чаем угощу.
С Катей в пансионате ожило всё: танцы, песни, даже спектакли ставили. Людмила Петровна впервые за годы почувствовала, что жизнь ещё не кончена.
А наутро Катя нашла её в кровати — мёртвую, но с улыбкой.
Дети не обрели счастья. Витя спился, Наташа сошла с ума и умерла в психушке. Говорят, перед смертью ей чудилось, будто мать зовёт её за стол — туда, где пахнет пирогами.
