«Вся жизнь — сплошное испытание. Ну сколько можно?!»
Иногда мне кажется, что меня создали для страданий. Видимо, наверху кто-то ткнул пальцем в моё личико и решил: «Пусть помучается». И мучаюсь. Сколько себя помню — с детства, с первой обманутой надежды на добро. Я — та самая женщина, которой судьба шепчет: «Тебе светит только лужа, да и ту выпить».
Всё началось в восемнадцать. Один знакомый, ровесник отца, хитростью завёл меня к себе. Обманом сломал, испачкал, а потом — ровно ничего. Как будто так и надо. Родители судились, пытались восстановить справедливость, но он был не промах — связи, деньги, блат. Вышел, как всегда, сухим из воды. А мне достались ярлыки: «гулящая», «лёгкая». Хотя я просто была девочкой, которая испугалась.
Когда узнала, что беременна, родители снова хотели в суд — теперь за отцовство. Но я отказалась. Не хотела, чтобы этот человек хотя бы краем глаза увидел моего ребёнка. Он был грязью, и ему не полагалось знать, что у него сын.
Чтобы сохранить хоть каплю приличия, мама отправила меня к троюродной тётке в глушь. Там и родила сынишку. До трёх лет растила его одна, а потом вернулась домой с выдуманной историей — якобы выскочила замуж и развелась. Правду знать никому не полагалось.
Но домой я приехала на новые похороны. Отец умер, брат упёк мать в дом престарелых и приватизировал родительский дом. Встретил меня с усмешкой: «Женщине, которая только и ждёт, когда её подберут, тут не место. Выживешь — молодец. Нет — ну, знаешь, где тротуар».
Родной брат. Намёк был прозрачен: моя дорога — это улица.
Но я не сломалась. Держалась. Мыла полы в офисах, драила посуду в столовых, разносила канапе на свадьбах. Жили впроголодь, зато честно.
Одна знакомая сказала: «Поезжай за границу, в Германию. Там за ту же работу платят втрое больше». Через агентство уехала. Оказалась в семейной гостинице — хозяйка смотрела на меня, как на дармовую рабочую силу. Терпела только потому, что без меня посуда бы росла горами.
Сын болел — я бегала с кухни в комнату, поила микстурами, гладила по голове. А потом — снова к тарелкам.
Когда Дима подрос, начал мне помогать. И хозяева радостно получили второго бесплатного работника. Ради него я и терпела.
Раз в пару месяцев выпрашивала часик съездить в соседний город, где собирались наши — такие же, как я, «трудяги за копейки». Там и встретила Виктора. Казался добрым, заботливым. Угощал чаем, катал на машине, говорил, что ценит таких, как я — сильных, честных, неиспорченных.
Я поверила. Влюбилась. Потому что жила, как в зоне, а он казался выходом на свободу. Когда он впервые обнял меня, я расплакалась. Меня уже сто лет никто не трогал по-доброму.
Мы строили планы. Я рассказала, что скопила немного денег — на учёбу сына, которого каждую осень отправляла в интернат, чтобы вырос человеком. Виктор уговорил вложить их в его «дело». Малевал радужные перспективы — дом, семья, новая жизнь.
Я отдала всё. И больше не видела его. Ни звонка, ни слова. Просто исчез. Как будто его и не было.
Деньги — ерунда. Но он украл у меня не только их. Он снова отобрал веру.
Почему именно я? За что меня так? Почему кто-то купается в счастье, а мне даже крошки не перепадает?
Я не прошу жалости. Я просто устала. Устала быть сильной. Устала ждать, что завтра станет легче. Устала доказывать, что заслуживаю любви. Просто хочу понять: неужели мне нельзя хоть немного тепла? Хоть чуть-чуть… хоть капельку.
