КОЛОСКИ.
Примерно двадцать пять лет назад, когда я была молодой и неопытной, участковый врач, несмотря на мои возражения, направил меня в терапевтическое отделение.
Мне только исполнилось двадцать три, а моему мужу, Виктору, — двадцать шесть. Виктор трудился инженером в конструкторском бюро, а я заканчивала учёбу в институте. В браке мы были два года и детей пока не заводили — пелёнки и распашонки не входили в наши планы.
Я считала себя идеальной женой, почти без изъянов. А вот в Викторе, как в зеркале, с каждым днём замечала всё больше недостатков. Мне не нравилось, что он, по моему мнению, уделял слишком много времени своему мотоциклу, а не мне. Я была уверена, что смогу его переделать. Но, как оказалось, меняться пришлось мне.
После сложной сессии мой организм сдался — желудок скрутило так, что я не могла ни есть, ни пить. Меня тошнило от любой пищи.
— Деточка, — сказал седовласый врач Иван Петрович, поправляя очки в роговой оправе, — здоровье береги смолоду, а платье — снову. И не спорь, Леночка. Тебе нужно обследоваться и полечиться. Всё, больше не слушаю, умываю руки. Теперь мои уважаемые коллеги займутся тобой.
Он протянул направление, и я, всхлипывая, побрела оформляться в больницу.
В палате нас было четверо — две женщины лет под пятьдесят, старушка в белом ситцевом платочке в горошек и я. Бабушку звали Мария Степановна, а имена остальных я уже не помню.
Мне не хотелось ни с кем разговаривать — я злилась на весь мир, особенно на мужа, который, как мне тогда казалось, не настоял на амбулаторном лечении, чтобы избавиться от меня.
Поджав колени, я отвернулась к стене, упиваясь своим горем, и мысленно обвиняла всех вокруг.
— Забери свои банки — я это есть не буду! — кричала я Виктору, когда он приносил еду.
— Леночка, но доктор сказал, что паровая рыба тебе сейчас нужна, — мягко отвечал он. — Хотя бы попробуй. Я старался. И картошечку съешь, хоть ложечку.
— И не уговаривай! — злилась я. — Скоро мои коты будут рыбу есть, да и те вряд ли станут.
Виктор вздыхал и уходил расстроенный, а я вдогонку бросала ему ещё колкости:
— Больше не приходи!
Но он всё равно навещал меня до и после работы, игнорируя моё нытьё. Каждое утро на тумбочке стояла свежая еда — суп в банке, завёрнутый в плед, чтобы не остыл. А я не ценила ни его заботу, ни терпение.
Лекарства не помогали. Я худела, щёки впали, под глазами — синяки. Врачи поставили диагноз — хронический гастрит. Казалось бы, не так страшно, но для меня это стало испытанием.
После процедур я лежала, уставившись в потолок. Ко мне никто не подходил — от меня веяло злостью. Я понимала это, но измениться не могла.
Как-то две женщины ушли домой на ночь, и мы остались с Марией Степановной вдвоём.
— Не спишь, Леночка? — тихо спросила бабушка.
— Не сплю. Живот болит, — буркнула я.
— Знаешь, — продолжила старушка, — я в эту больницу ложусь трижды в год — для профилактики. У меня, как у тебя, гастрит, но я контролирую его дома.
— Вы что, лекцию читать собрались? — зашипела я. — Не тратьте время.
— Ты меня не так поняла, — мягко ответила Мария Степановна. — Ты напомнила мне себя. Я тоже была колючей, лет шестьдесят назад.
Я повернулась к ней — впервые разглядела.
Невысокая, худая, сгорбленная, она походила на сказочную старушку. Но от неё исходило тепло! Голубые глаза светились, будто изнутри.
Я вспомнила, как к ней приходили люди из других палат — мужчины, женщины, медсёстры. Они что-то горячо рассказывали, а она молча слушала. Потом говорила пару слов, и они уходили спокойнее — иногда даже улыбались.
Перед выпиской люди приносили ей гостинцы — печенье, кефир, зефир, конфеты. Она каждого благодарила и обнимала, а потом вытирала слёзы платочком.
— Леночка, если хочешь, расскажу тебе одну историю из своей жизни, — тихо сказала Мария Степановна.
Её глаза оставались грустными, и мне стало стыдно за своё поведение.
— Простите за грубость, — прошептала я. — Расскажите.
— А ты сначала суп поешь, — кивнула она на банку.
Я взяла ложку, ожидая отвращения, но первый глоток успокоил боль. Я съела почти половину!
— Ну что, понравилось? — спросила старушка. — Теперь ешь понемногу, но часто. И научись уважать мужа. Он тебя любит.
Она отхлебнула чай, размочила в нём сухарик и начала рассказ.
— Я выросла в большой семье — нас у родителей было семеро. Старший брат умер в детстве от чахотки, младшая сестра — от тифа. Отец работал на заводе, мама шила на всю деревню.
Я любила учиться, окончила педучилище и вернулась в родное село учительницей. Ко мне сватались парни, но я всех отвергала:
— Федька? Конюх? У него руки в навозе! Ванька? Пьяница! Богдан? Пастух, даже читать не умеет! Лучше в девках останусь!
Родители качали головами, но не спорили.
Потом в село прислали нового директора школы — высокого, голубоглазого, красивого. Дети его обожали — он после уроков бесплатно занимался с отстающими. Мы поженились.
Мама говорила: «Мила, не показывай характер. Муж у тебя хороший». Но я её не слушала.
Через три года родилась дочь — Виточка. Слабая, с пороком сердца. Она умерла в одиннадцать лет. Вторая дочь, Валюша, была копией отца — умница и красавица.
Поликарп (так звали мужа) часто привозил из города ткани — мама шила мне платья. Я была первой модницей в селе! Но мне вечно что-то не нравилось — то цвет, то фактура.
В тридцать третьем году начался голод. Мы делили еду на тридцать частей — картошку, крупу, лук, ложку сала. Если бы съели всё сразу — умерли бы, как соседи.
За селом было колхозное поле — охранялось днём и ночью. Соблазн собрать колоски был велик, но за это сажали.
Однажды мы с Поликарпом ночью пошли за колосьями. Вдруг — стук— И тут нас чуть не поймал объездчик, но мы успели спрятаться в кустах, и хотя вернулись ни с чем, в тот момент я поняла, как дорог мне мой муж, и с тех пор начала ценить его по-настоящему.
