**Чужая тишина**
Сперва никто не обратил внимания, что её не стало. Ни начальница, считавшая её «лишней» в отделе, ни соседка Марья Петровна, с которой когда-то развешивала бельё во дворе, ни даже продавщица из булочной, что вечно совала ей сдачу мелочью — назло. Мир шёл своим чередом, будто её и не было. Как будто и раньше не было.
Алевтина Семёновна просто перестала выходить. Не из-за болезни. А потому что осознала: всё, что она делает, ни для кого не важно. Утро, чай, аптека, очередь, пустые разговоры о дожде, старые передачи по телеку, которые давно никто не смотрит. И самое ужасное — никому нет дела, почему вдруг это оборвалось. Никто не спросил. Ни вслух, ни про себя.
Первые дни она просто лежала. Не мучилась, не болела — просто лежала. Без телевизора, без книг, без слов. Смотрела в потолок, где паутина тянулась от угла к люстре — тонкой нитью, как график её жизни. Думала: исчезни я навсегда — что изменится? Счётчик продолжит крутиться, плесень поползёт по стене, кот Мурзик доест хлебные корки, а потом сядет у двери, не зная, что делать дальше. Никто не хватится. Даже за стеной всё останется как было.
А потом пришла почтальонка. Молодая, худая, с ногтями цвета молодой травы и серёжками в виде снежинок. Позвонила раз, другой. Постучала — резко, будто стучала не в дверь, а в глухую стену. Пробормотала вслух: «Странно. Обычно газеты забирает сразу». Ушла. Но вернулась на следующий день. И ещё. Упрямо, будто не давала миру забыть о себе.
На четвёртый раз Алевтина не выдержала.
— Почему не открываете? — спросила девушка, с лёгким раздражением, но без злости, когда дверь приоткрылась. Голос звонкий, слишком громкий для тишины подъезда, но почему-то знакомый.
— Я… — Алевтина запнулась. Губы дрогнули. — Приболела немного.
— Надолго? Я уж забеспокоилась. У нас в районе только вы газеты берёте. А я вот подумала: если б я пропала — кто б заметил? Наверное, никто. Потом догадалась — а вдруг не я одна так чувствую? Вот и решила проверить. Вы же всегда говорили, без газеты и утро не утро.
Алевтина стояла, держась за косяк, будто за спасательный круг. Пальцы побелели. Она кивнула осторожно, словно боялась, что резкое движение разрушит что-то хрупкое.
— Всё в порядке. Спасибо, что зашли, — прошептала она.
Девушка ушла. Лёгкие шаги растворились в подъездной тишине. А Алевтина осталась. Не просто в квартире. Впервые за долгое время — не одна. Нет, не с кем-то, а внутри чьей-то мысли. Кто-то вспомнил. Кто-то спросил. И этого хватило, чтобы воздух в комнате стал иным — тёплым, будто кто-то распахнул форточку в первый весенний день.
Наутро она вышла. Осторожно, будто заново училась ходить. Купила хлеб — свежий, с поджаристой корочкой. Мыло — простое, советское, с резким запахом. И, не удержавшись, карамельку в обёртке с мишкой — точно такую, как в детстве. Солнце пробивалось сквозь тучи, и в витрине магазина она мельком увидела своё отражение — едва узнала.
Женщина в аптечной очереди вдруг сказала: «Сегодня вы прекрасно выглядите». Просто так. И это была правда. Потому что в глазах появилось то, что раньше казалось утерянным.
Алевтина вернулась. Заварила чай. Показалось, что вкус у него теперь другой. Достала старые тетради — пахло пылью и прошлым. Открыла. Вывела: «Я здесь». Твёрдо, чётко, синими чернилами.
Больше — ничего. Но этого хватило.
Иногда, чтобы вернуться, не нужно ничего грандиозного. Ни встречи, ни катастрофы, ни нового начала. Достаточно, чтобы кто-то однажды почувствовал: тишина затянулась подозрительно долго. И постучал в неё.
