Письма с третьего этажа
Каждое утро Василиса спускалась на первый этаж проверять почтовый ящик. Хотя прекрасно знала: бумажные письма — это как снег в июле, все давно пишут в мессенджерах. Но всё равно заглядывала — а вдруг? На всякий пожарный. Открывала крышку, задерживала дыхание на секунду… и снова поднималась наверх, пересчитывая ступеньки.
Тридцать семь лет. Ни мужа, ни детей. Зато был кредит за пломбу и табуретка вместо тумбочки. Работала в районной библиотеке, где посетителей было меньше, чем книг про агрономию. Знала, что в 11:30 придёт бабушка Нина за любовными романами, а после школы — Ваня за фэнтези. Остальное время — тишина, прерываемая только пылью, медленно оседающей на полки.
На третьем этаже жил сосед. Мало кто знал, чем он занимается: то ли фрилансер, то ли интроверт, то ли просто «тот парень в чёрном». Звали его Дмитрий, но все окрестили его «загадочный тип с котом». Выходил редко, двигался бесшумно, будто кот на мягких лапах. Его балкон был застеклён, но шторы никогда не раздвигались.
Иногда они сталкивались в подъезде. Дмитрий кивал, Василиса — тоже. Иногда даже «здравствуйте» вырывалось, но не больше. Пара секунд, шаг в сторону — и вот уже две одинокие вселенные снова расходятся по своим орбитам.
Однажды в ящике лежало письмо. Конверт — плотный, кремовый, слегка помятый на углу. Почерк старомодный, с наклоном, будто писали в спешке, но старательно. Без марки, без адреса. Просто: «Василисе. Лично».
Внутри — один листок и фраза: «Мне нравится, как вы разглядываете рекламу у подъезда».
Она замерла, как будто держала не бумагу, а хрустальный шар. Оглянулась — ни души. Только запах сырости да объявление про гастроли кукольного театра. Сердце застучало, как в детстве, когда находила под подушкой конфету от бабушки — неожиданно, тепло, будто кто-то шепнул: «Я тебя вижу».
Через два дня — второе письмо: «Сегодня вы были в зелёном платье. Оно вам идёт». Бумага пахла древесным дымом, и Василиса почему-то решила, что автор — мужчина лет сорока. Или просто единственный человек в этом доме, который смотрит по сторонам.
Письма приходили каждое утро. Короткие, с иронией, иногда почти стихи. Без подписи, без намёков на знакомство. Просто кто-то видел — не соседку, а человека.
«Вы поправляли прядь волос у зеркала в лифте — и рассмеялись. Красиво получилось».
«Слышал, как вы ругались на сломанный замок. Голос у вас звонкий, как колокольчик в мороз».
«Вы читали в автобусе и проехали остановку. Значит, книга хорошая. Или вы просто влюблены в буквы?»
Василиса не отвечала. Даже не пыталась вычислить автора. Но каждое письмо бережно складывала в коробку из-под печеньей, как драгоценности. И с каждым днём внутри что-то оттаивало — медленно, без спроса, но так бережно, что даже не хотелось сопротивляться.
Однажды в библиотеке, расставляя книги, она услышала:
— Простите, у вас есть Достоевский?
Перед ней стоял Дмитрий. Без чёрной толстовки. В сером свитере. И без привычной отстранённости. Впервые — не «тот сосед», а просто человек. Немного нервный, но с глазами, в которых светилось то же тепло, что и в письмах.
— Есть, — ответила Василиса. — А вы давно читаете?
— Давно. Только не вслух, — улыбнулся он. — А вы читаете даже рекламные листовки. И от этого даже скучные дни становятся… другими.
Она смотрела на него и вдруг поняла: он не страшный. Не странный. Просто очень долго был рядом — и замечал. Возможно, ждал так же, как она. Только тихо, несмело, будто боялся спугнуть то, что наконец подошло достаточно близко.
Теперь они разговаривали. Сначала в лифте — пару фраз о погоде. Потом у почтовых ящиков — с неловким смешком. Потом на кухне — за чаем, в тишине, которая больше не давила. Потом на лавочке у дома — просто так.
Письма прекратились. Но теперь слова звучали вслух — не так изящно, как на бумаге, зато искренне. Он рассказывал о детстве в деревне, о неудачном ремонте, о своих страхах. А она смеялась громче, красила ресницы, перестала открывать пустой почтовый ящик. Теперь она прислушивалась к шагам за дверью.
Через год, когда во всём доме отключили свет, они сидели на его балконе. Под одним пледом, с термосом чая. Город за окном мерцал редкими огнями, будто дремал. Дмитрий читал ей вслух свои письма — те самые, которые она давно знала наизусть. Но в его голосе они звучали иначе — как исповедь. Как что-то важное, что он когда-то пустил в плавание, надеясь, что оно доплынет.
Василиса держала его за руку и думала: иногда достаточно одного человека, который заметил, как ты читаешь рекламу у лифта, — чтобы снова захотелось жить. Не существовать, не притворяться, а по-настоящему. С чаем по утрам, с чьим-то смехом рядом и с письмами, которые когда-то согрели сильнее, чем батареи.
