В чужих буднях
Сначала никто не обратил внимания, что её больше нет. Ни начальница, которая ставила её в табель «по остаточному принципу», ни соседка Марья Степановна, с которой они когда-то вешали бельё во дворе, ни даже продавщица из булочной, любившая сдачу мелочью — просто чтобы позлить. Жизнь шла своим чередом, словно её и не было никогда.
Татьяна Фёдоровна просто перестала выходить. Не из-за болезни. Просто осознала — всё, что она делает, никому не нужно. Утро, чай, аптека, очередь, привычные фразы про дождь или жару, старые фильмы по телевизору, которые давно никто не смотрит. И самое страшное — никому нет дела, почему вдруг это прекратилось. Никто не спросил. Вслух или про себя.
Первые дни она просто лежала. Не мучилась, не тосковала, просто лежала. Без телевизора, без книг, без разговоров. Смотрела в потолок, где паутина от угла к люстре тянулась тонкой нитью, словно график её жизни. Думала: если исчезну навсегда — что изменится? Счётчик будет крутиться, плесень поползёт по стене, кот Васька доест хлебные корки, а потом сядет у двери, не зная, что делать дальше. Никто не заметит. Даже шум за стеной останется прежним.
А потом пришла почтальонка. Молодая, с острыми чертами лица, ногтями под цвет зелёного чая и серёжками в виде снежинок. Позвонила раз, другой. Постучала — резко, будто стучала не в дверь, а в глухую стену. Громко сказала, словно себе: «Странно, не выходит. Всегда брала газеты». Ушла. На следующий день пришла снова. И ещё. Упрямо, будто не давая миру забыть, что кто-то есть за этой дверью.
На четвёртый раз Татьяна не выдержала.
— Почему не открываете? — спросила девушка с лёгким раздражением, но без злости, когда дверь приоткрылась. Голос звонкий, слишком громкий для тихого подъезда, но не чужой.
— Я… — Татьяна запнулась. Губы дрогнули, голос прозвучал тише, чем хотелось. — Не здоровалась немного.
— Надолго? Я уже волноваться начала. У нас в доме больше никто газеты не выписывает, только вы. А я подумала: вот если бы я пропала, кто бы заметил? Наверное, никто. И решила — а вдруг и другие так чувствуют? Вот и пришла проверить. Вы же сами говорили — без газеты и утро не то.
Татьяна стояла, держась за дверной косяк, как за опору. Пальцы побелели от напряжения. Она кивнула осторожно, будто любое движение могло разрушить хрупкое равновесие.
— Всё нормально. Спасибо, что зашли, — сказала она, и голос слегка дрогнул.
Девушка ушла. Её лёгкие шаги быстро растворились в тишине. А Татьяна осталась. Не просто в квартире. Впервые за долгое время — не одна. Нет, не с кем-то. А в чьих-то мыслях. Кто-то подумал о ней. Кто-то спросил. И этого хватило, чтобы воздух в комнате стал другим — тёплым, будто кто-то приоткрыл окно в начале апреля.
На следующий день она вышла. Осторожно, словно заново учась ходить. Купила хлеб — свежий, с румяной корочкой. Хозяйственное мыло. И даже взяла конфету «Мишка на Севере», как в детстве. Солнце пробивалось сквозь тучи, и в витрине магазина она мельком увидела своё отражение — и не узнала сразу.
Женщина в очереди сказала: «Вы сегодня прекрасно выглядите». Просто так. И это была правда. Потому что в глазах снова появилось что-то живое.
Татьяна вернулась домой. Заварила чай. Показалось, что вкус у него изменился. Достала старые тетради. Пахли пылью и временем. Открыла. Написала: «Я здесь». Медленно, чётко, синими чернилами.
Больше — ничего. Но этого было достаточно.
Иногда, чтобы вернуться, не нужно ни подвига, ни катастрофы, ни новой любви. Достаточно, чтобы кто-то однажды почувствовал: тишина затянулась слишком долго. И постучал.
