В нашей квартире в городе Ростове-на-Дону появилась она, и мы с братом сразу её возненавидели.

Высокая, с вьющимися волосами, худая, как спичка. Блузка на ней была стильная, но руки — не мамины. Пальцы короче, плотнее, сжаты в кулак. Ноги тоньше маминых, ступни длиннее.

Мы с братом Алёшкой — мне десять, ему восемь — сидели и сверлили её взглядами.

— Долговязая, как жердь, не Надя, а Надька-растяпа! — прошипел Алёшка.

Папа заметил наше поведение и рявкнул:

— Вести себя нормально! Что за хамство?

— А она надолго к нам? — надулся Алёшка. Ему можно, он младший.

— Навсегда, — отрезал отец.

Голос его дрожал от злости. Мы знали: если довести его, будет плохо. Лучше не испытывать судьбу.

Через час Надя собралась уходить. Обулась, шагнула к двери, и тут Алёшка, ехидно прищурившись, подставил ей ногу. Она едва не шлёпнулась в прихожей.

Папа встрепенулся:

— Что случилось?

— Споткнулась об обувь, — ответила Надя, не глядя на Алёшку.

— Всё разбросано, я уберу! — тут же выпалил брат.

И мы поняли: папе она небезразлична.

Наши попытки выжить её не сработали. Она не сдавалась. Однажды, когда мы остались с ней наедине и снова вели себя отвратительно, Надя тихо сказала:

— Ваша мама умерла. Так бывает, к несчастью. Она смотрит на вас с небес и всё видит. Думаю, ей больно от вашего поведения. Вы же не хотите её огорчать? Так вы её память защищаете?

Мы замерли, насторожились.

— Кирилл, Лена, вы же хорошие! — продолжала она. — Разве память о маме хранят злобой? Человек добр делами. Не верю, что вы всегда колючие, как репейник!

Её слова, спокойные, но твёрдые, понемногу гасили наш гнев.

Однажды я помогла Наде разобрать покупки. Она так хвалила меня, даже по голове погладила! Руки не мамины, но тепло её ладони растопило что-то внутри.

Алёшка заревновал. Побежал расставлять вымытую посуду. Надя и его похвалила, а вечером восторженно рассказала папе, какие мы помощники. Тот светился от счастья.

Но её чуждость всё ещё держала нас на расстоянии. Хотелось пустить её в сердце, но что-то мешало. Не мама она, вот и всё!

Через год мы забыли, как жили без Нади. А после одного случая полюбили её так же сильно, как папа.

Алёшке в шестом классе доставалось от одноклассника, Витьки Петрова. Тот, наглый и задиристый, выбрал тихого брата мишенью. У Витьки была полная семья, отец подзуживал: «Ты мужик, бей первым, не жди, пока тебя!» Вот Витька и отыгрывался на Алёшке.

Брат молчал, не жаловался. Надеялся, что само пройдёт. Но такие, как Витька, от безнаказанности наглеют. Он уже открыто бил Алёшку по плечу, стоило ему пройти мимо.

Я узнала об этом, увидев синяки. Алёшка долго отнекивался, но в конце всё рассказал, умоляя не говорить папе: «Будет хуже». И просил не лезть к Витьке самой, хотя я готова была его порвать за брата.

Мы не знали, что под дверью стояла Надя и всё слышала.

На следующий день, в пятницу, она под предлогом похода в магазин пошла с нами в школу. Попросила показать Витьку. Я указала на него, кипя от злости: пусть знает, подлец!

А дальше началось невероятное. На уроке литературы Надя заглянула в класс — вся ухоженная, с аккуратной причёской и маникюром. Спокойно попросила Витьку выйти, мол, дело есть.

Учительница разрешила, ничего не заподозрив. Витька вышел, думая, что его зовёт новая завуч — он должен был нести цветы к памятнику.

В коридоре Надя схватила его за шиворот, приподняла и прошипела:

— Тебе чего от моего сына надо?

— От к-какого сына? — запищал Витька.

— От Кирилла Семёнова!

— Н-ничего…

— Вот и я хочу, чтобы ничего! Если ещё раз тронешь моего сына или косо посмотришь, я тебя в труху сотру, понял? А если пикнешь про меня, твоего отца в тюрьму упеку за воспитание отморозка! Скажешь учительнице, что я соседка, ключ просила. А после уроков извинишься перед Кириллом. Я проверю!

Витька, дрожа, вернулся в класс, пробормотал про «соседку». С того дня он не то что не трогал Алёшку — вообще его сторонился. Извинился в тот же день, коротко, но честно.

— Папе не говорите, — попросила Надя. Но мы не удержались, всё выложили. Он был в восторге.

Позже Надя и меня спасла. В семнадцать я влюбилась — той глупой, слепой любовью, когда разум отключается. Связалась с безработным музыкантом, вечно пьяным. Он называл меня музой, а я таяла, не видя правды.

Надя пошла к нему и спросила: «Ты хоть раз трезвый бываешь? И на что вы жить собираетесь?»

Она сказала, что подумает о нашей «любви», если у него будет план, как меня содержать. Его закопчённая квартирка серьёзности не добавляла.

Он был младше Нади на десять лет, старше меня на пятнадцать. Она не церемонилась. Его ответы я повторять не стану, но мне было так стыдно перед ней! Особенно когда она сказала: «Я думала, ты умнее».

Моя «любовь» закончилась некрасиво, но вовремя — Надя уберегла меня от беды.

Прошли годы. У нас с Алёшкой свои семьи, где главное — любовь, уважение и забота. Эти ценности привила нам Надя.

Нет в мире женщины, которая сделала бы для нас больше. Папа с ней счастлив, окружён вниманием.

Мы узнали, что у Нади была трагедия. Она любила папу и ушла от мужа. У неё был сын, но он погиб из-за отца. Она не смогла простить.

Нам хочется верить, что мы с Алёшкой чуть-чуть облегчили её боль. Её роль в нашей жизни огромна, и никто её не перечеркнёт.

Вокруг Нади собирается вся семья. Мы не знаем, как её отблагодарить, какие тапочки ей поднести. Ценим и бережём.

Настоящие мамы, даже если кто-то подножку подставит, никогда неИ теперь, когда мы смотрим на неё, то видим не чужую женщину, а ту самую маму, которой нам так не хватало.