**Старый номер**
Когда Алевтина открыла дверь гостиничного номера, ей показалось, будто она заглянула в чужое прошлое.
Обои, когда-то бежевые, теперь пожелтели. Телевизор — выпуклый, в пыли, с пультом, перемотанным изолентой. На тумбочке — стакан в пластмассовом подстаканнике и потрёпанная брошюра с правилами, напечатанная устаревшим шрифтом. Она провела ладонью по покрывалу — жёсткому, пропахшему стиральным порошком и затхлостью.
Номер стоил копейки, и на фото в интернете он выглядел опрятнее. Но Алевтине было неважно. Ей нужна была не гостиница, а передышка. Тишина между жизненными бурями. Место, где не придётся никому ничего доказывать.
Она присела на край кровати. За окном шумел проспект, машины ползли, как черепахи. За стеной кто-то слушал радио. Женский голос вещал новости, и казалось, будто в комнате есть ещё кто-то — будто одиночество обрело голоса.
В телефоне — ни одного нового сообщения. Последнее было от Сергея: «Прости, но ты сама всё усложняешь». Она не ответила. Удалять не стала — не хватило духу. Не потому что ждала ещё слов. Просто так проще было чувствовать жизнь — как занозу под кожей: пока болит, значит, ещё дышишь.
В ванной капал кран. Она открыла воду, смыла тишину, умылась. В зеркале — обычное лицо. Только взгляд глубже, чем раньше. Будто в глазах поселилась лишняя бездна.
Ночью снился отец. Снова живой, снова бреется на кухне в застиранном халате, снова говорит: «Жизнь — как радиоволна. Главное — не терять связь». Она проснулась в темноте, подтянула колени к груди. Отец умер пять лет назад, но здесь, в этой гостинице с облупившейся ручкой и простынями цвета талого снега, он будто снова был рядом.
Утром спустилась в столовую. Пахло манкой, растворимым кофе и чем-то неуловимо знакомым — будто детством. За соседним столиком мужчина в потрёпанном пиджаке ел сосиску с хлебом и читал газету. Настоящую газету, не новости в телефоне. Поднял глаза, кивнул. Она ответила тем же. Эти мелочи — взгляд, тишина, пар от чашки — лечили лучше лекарств.
Вернувшись в номер, Алевтина увидела за окном снег. Не густой, не праздничный — серый, тихий, как будто фон для жизни. Она стояла у стекла и смотрела вниз. В этом городе у неё не было ни дел, ни встреч, ни воспоминаний. Только она сама — здесь и сейчас.
На подоконнике лежала ручка. Она достала листок из гостиничного блокнота и написала:
«Мне не нужно прощение. Мне нужно место. Чтобы снова научиться дышать».
Потом добавила:
«Я не сбежала. Я просто остановилась».
Оставила записку на столе. Не как послание — как метку. Для себя самой.
На выходе администраторша подняла глаза:
— Всё хорошо?
Алевтина улыбнулась:
— Теперь — да.
Она вышла на улицу. Снег ложился на плечи, на ресницы, на воротник пальто. Ничего не изменилось — и всё стало иным. Потому что внутри наступила тишина.
Потому что она сделала шаг. Не прочь — к себе.
