Продажный дом и обретённая семья
Иван Петрович шёл по разбитой просёлочной дороге, увязая в осенней грязи. Ветер пробирал до костей, а потрёпанный пиджак почти не грел. В одной руке — потёртый чемодан, в другой — последняя надежда.
— Домой… Наконец-то домой. Где родился, где лежат родители… и моя Людмила, — прошептал он, словно боясь, что слова рассыплются в воздухе, не дойдя до сердца.
Старик остановился у калитки, за которой когда-то цвели георгины, а теперь лишь репейник колыхался на ветру. Перекрестился и шагнул во двор. Всё заросло, покосилось, крыша прохудилась — но это было его. Его земля. Его корни.
Он нащупал под ковриком ключ… но замок не поддавался. Дверь оставалась закрытой. Иван Петрович замер, глядя на родные, но чужие теперь стены.
Сквозь шум дождя он достал старенький телефон и набрал дочь.
— Чего надо? — ответил холодный голос.
— Оленька… я не могу открыть дверь. Ключ не подходит. Может, замок сменили? Ты ведь не предупредила…
Тишина. Потом:
— Уходи оттуда.
— Как уходи?! Это мой дом! — прохрипел он.
— Уже не твой, папа. Мы его продали. Месяц назад. Тебе там не жить.
— Что за чушь?! Как продали?! Почему мне ничего не сказали?!
— Потому что ты не понял бы. Ты старый. Мы решили, что тебе будет лучше в пансионате. Там уход, врачи. А этот дом — обуза. Сереже на дело нужны были деньги.
— Вы что… на моей спине бизнес строили?! А я? Где мне ночевать, дочь?!
— Ищи, где переночевать. Завтра езжай в пансионат. Я тебе адрес сброшу. Всё, мне некогда.
Гудки. В ушах звенело.
Иван Петрович опустился на ступеньки своего, но теперь уже чужого дома. Закрыл лицо руками. Заплакал.
Мужчины плачут. Когда душа рвётся на части, когда самые родные бьют в спину, оставляя без воздуха.
В этом доме он прожил всю жизнь. Тут женился на Людмиле. Тут похоронил её. Тут растил Ольгу. Поздний, вымоленный ребёнок. Они с женой уже не надеялись. Ему — 50, ей — 42. Но дочку Бог дал. Одна поднял её, когда жена умерла. Больше не женился. Всё отдавал Оле — учёбу, свадьбу, квартиру…
А она…
Продала. За спиной. На деньги мужа.
Вечер сгущался. В соседнем доме зажгли свет, запахло жареной картошкой. Где-то заскулила собака. В животе урчало. Так хотелось простой картошки в мундире, с маслом… как Люда готовила…
Он закутался в мокрый пиджак. И вдруг увидел — к дому подъехала машина. Из неё вышла молодая женщина с мальчиком.
— Дедушка, вы к кому? — удивилась она.
— Да… к себе. Только, видно, уже не к себе…
— Проходите, обсудим за чаем. Дождь ведь…
Её звали Анастасия. Сын — Ваня. Она поставила чайник, разогрела суп, накрыла на стол.
Ваня поел и ушёл спать. А Анастасия слушала историю Ивана Петровича, и лицо её становилось всё суровее.
— Знакомая история. После развода свекровь выгнала нас из квартиры. Чудом наскребла на этот дом, в кредит. Думала — выкарабкаемся. До работы далеко, но машина спасает. Только Ване тяжело — в пять утра встаёт, чтобы успеть в школу…
— Почему в городе не купили?
— Не потянули бы. Да и дом хотела. Свой. Огород, берёзки, крыльцо… Чтобы сын бегал босиком по росе.
— Настенька… можно мне переночевать?
— Конечно. Ложитесь в гостиной. А утром решим, что дальше.
Утром его разбудил запах яичницы. Так же когда-то жарила Людмила — на сливочном масле, с укропом.
— Проснулись? Завтракайте. Сегодня выходной, можно не торопиться.
— Спасибо, доченька… За тепло, за кров… Дай Бог тебе здоровья.
— Да что вы! Я вот думала… Оставайтесь. Живите с нами. Я одна, вы — один. Вам ведь некуда. А мне помощь нужна. Ваня рано встаёт, устаёт. А вы бы его в школу водили, встречали…
— Но как же… Я ведь вам чужой…
— А теперь вы мне отец. А я вам — дочь. Согласны?
Он плакал. Но теперь — от радости. И остался.
Иван Петрович починил забор, выкосил траву, оживил огород. Провожал Ваню в школу, встречал его, учил мастерить скворечники, ловить рыбу и стрелять из рогатки.
Он стал им дедом. А они — его семьёй.
А родная дочь? Ольга так и не позвонила. Ни слова, ни весточки. Продала — и забыла.
Так родная кровь становится чужой. А чужие — роднее семьи.
Бог всё видит. Но пока на свете есть добрые сердца — надежда не умирает.
