Всю жизнь мы с женой жили ради детей. Но под старость они отвернулись от меня, и я остался у разбитого корыта.
Никогда не верил, что на закате дней буду сидеть в пустой квартире, пересчитывая рубли с нищенской пенсии, вспоминая детей, которым стал не нужен. Казалось, жизнь удалась: любимая жена, сын и дочь, крепкий дом в Подмосковье. Но где-то на повороте всё пошло наперекосяк. Теперь терзаюсь вопросом: ради чего старался? Эта история о материнской слепоте, сыновьем равнодушии и горьком одиночестве.
Всё шло своим чередом, пока однажды не осознал: всё, во что верил, рассыпалось в прах. Мне 68, я доживаю век в хрущёвке на окраине Москвы. Жена, Лариса, умерла пять лет назад — сердце прихватило. Мы горбатились, чтобы детям досталось всё самое лучшее. А теперь я — старый хрыч, брошенный собственными кровинками.
У нас в семье был закон: хочешь жить — умей вертеться. Никаких скидок. Я пахал до седьмого пота, пока спину не скрутило, а Лариса экономила каждую копейку. Копили на мечту — объездить Золотое кольцо. Пару раз даже выбрались в Суздаль, когда дети были маленькими. Тогда казалось, всё идёт как надо. Теперь смотрю на облезлые обои и не пойму: где свернул не туда?
Я с юности приучал детей к порядку. Вёл тетрадь — расписывал цели, планы на год, на пятилетку. Так же учил и детей — Таню и Сергея. Хотел, чтобы видели дорогу, стремились вперёд. Меня отец так воспитывал, и я считал это правильным. Но однажды нашёл дневник Тани. Ей было 17, только школу окончила, начала встречаться с парнем, Игорем. В её записях сквозило столько страсти… Я понял — это уже не просто прогулки под луной.
Меня затрясло. Не хотел в сорок пять лет нянчить внуков. Бросить институт, загубить будущее из-за юношеской блажи? Я запретил Таньке видеться с этим типом. Лариса поддержала, думали — пронесёт. Но дочь выбрала худшее — сбежала. Ушла к нему, и начался ад. Полтора года мы её искали, уговаривали, а она снова исчезала. В итоге Таня вышла за Игоря. На свадьбу нас даже не позвали. С тех пор — ни звонка, ни весточки. Я сдался, а Лариса… Так и не оправилась. До сих пор виню себя — может, это её доконало.
После ухода Тани вся надежда была на Серёгу. Учился он так себе, но я верил в парня. Когда Лариса слегла, я взвалил всё на себя: подтягивал сына по математике, устроил на курсы, чтобы в МГУ поступил. Он грезил хоккеем, но я не видел в этом смысла. «Без связей и денег — дорога в дворники», — твердил я. Сергей кивал, но глядел пустыми глазами.
Похороны Ларисы стали последней каплей. Таня пропала, а Сергей учился в Питере и не приехал — сессия, мол. Я остался один — между тоской и долгом держать удар. Сергей окончил университет, но вернулся чужим. Перестал бриться, отрастил патлы, одевался как бомж. Моего сына как подменили.
Устроился он куда-то, но не по специальности. Зарплата — чуть больше моей пенсии, хоть шаром покати. Пытался поговорить, да только он молчал, будто воды в рот набрал. А потом и вовсе съехал. Сошёлся с женщиной старше его на десять лет. Я не стал препятствовать — боялся повторить ошибку с Таней. Только попросил: «Навещай старика». Но Сергей выбрал тишину. Исчез, будто его и не было.
Теперь живу, как пес бездомный. Пенсии хватает только на коммуналку да на хлеб. Не знаю, жива ли Таня, счастлива ли. Сергей, кажется, где-то здесь, в Москве, но мы стали чужими. Думаю, смерть матери его сломала, да кто его знает. Скоро у него день рождения, а я даже открытку купить неСмотрю на его детскую фотографию и тихо плачу, потому что понимаю — мои дети умерли для меня ещё тогда, когда перестали быть детьми.
