Жизнь может перевернуться за миг. Ещё вчера я ругался с женой из-за пустяков, а сегодня сижу в пустой квартире, давясь от страха и тоски. Моя Люба неожиданно слегла, и этот день стал самым чёрным в моей жизни. История о том, как я едва не лишился самого дорогого и осознал, что значит по-настоящему дорожить близкими.

Всё началось с её стона. Люба скрючилась от боли, побелела, не могла вымолвить слова. Я вызвал скорую, фельдшеры быстро осмотрели её и повезли в больницу на окраине Нижнего Новгорода. Я помчался следом, сердце колотилось, будто пыталось выпрыгнуть через горло. В приёмном покое мне коротко бросили, что её готовят к экстренной операции, и велели уходить. «Позвоните через три часа», — отмахнулись. Я стоял в коридоре, оглушённый, не понимая, как дышать дальше.

Вернулся домой — и тишина ударила в уши. Повсюду остатки нашей жизни: разбросанные тапки, недоеденный бутерброд на столе, остывший, как моя душа. И вдруг до меня дошло: последнее, что было между нами с Любой, — это бесконечные склоки. Глупые, ничтожные ссоры из-за ерунды.

Денег вечно не хватало. Люба, на мой взгляд, тратила бездумно. Накануне она купила крохотную корзинку морошки. В феврале! За полторы тысячи рублей! Я ворчал, что это безумие, что мы не Ротенберги. «Кому нужна эта горсть ягод?» — шипел я. Она молчала, а я продолжал пилить. В ванной стоял её новый флакон с кремом — опять дорогущий. Я опять злился, твердил, что это деньги на ветер.

На плите остался чугунок с щами. Сколько раз я просил варить поменьше? «Нас всего двое, кому это есть?» — бурчал я. Теперь эти слова гудели в голове. Двое. До сегодняшнего дня нас было двое.

Я ткнулся в телефон, чтобы отвлечься, но вылезла реклама санатория в Сочи. Люба грезила об этом. «Дорого, — отрезал я тогда. — У нас ипотека, надо думать о ремонте, о даче, о новой машине». Я всегда находил причины отказать ей. А теперь? Теперь я сидел в пустой квартире и ненавидел себя за каждое такое «нет».

Меня бесило, что она подолгу красится перед зеркалом. Я стучал кулаком в дверь, орал, что опаздываю. Теперь ванная пуста. Никто не мешает. Можно раскинуться на всей кровати, никто не оттянет одеяло. Можно курить на балконе — Люба орала: «Опять смердишь на весь дом!» Можно громко слушать новости, не слыша её возмущений. Но мне не хочется. Без неё всё это — пыль.

На спинке кресла висел её халат с вышитым мишкой. Помятый, она едва успела накинуть куртку, когда приехала скорая. Я взял его, расправил складки, потом прижал к лицу и разревелся, как мальчишка. Халат пах ею — этим родным, тёплым запахом. Одиночество накрыло с головой. Эта квартира, где мы жили вдвоём, вдруг стала чужой. Зачем я искал поводы для ругани? Зачем скупился на её маленькие радости? Та морошка… Может, она была последним, что её обрадовало?

Я сидел в темноте, утирая слёзы её халатом, и понимал, как мелочно всё, за что я цеплялся. Деньги, планы, вещи — всё это прах по сравнению с её смехом. Я молился, чтобы она выкарабкалась, чтобы у меня был шанс всё исправить.

Позже я дозвонился в больницу. «Операция прошла нормально», — сказали мне. Я сорвался с места, как угорелый. По пути заскочил в магазин и скупил всю морошку — пять перемороженных корзинок. Дорогущих, не самых сладких, но таких важных. Вёз их, будто это была моя вина и расплата.

В палате я раздал ягоды всем — медсёстрам, соседям. Все улыбались, благодарили. Люба пока не могла есть, но я сидел рядом, держал её ладонь и был счастлив. Просто потому, что она жива. Потому что она здесь. Я дал себе слово: больше никогда не буду отказывать ей в мелочах. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ссоры.