В тот понедельничный вечер Дмитрий впервые не заметил, что Светлана подстриглась. Ни удивлённого взгляда, ни шутки про «метлу Бабы-Яги» или «гриву, как у цирковой лошади». Он лишь скользнул взором, будто перед ним мелькнуло отражение в витрине, и тут же забыл. Как будто она — часть обоев, не больше.
Она улыбнулась своему отражению в зеркале — пусто, как продавщица в конце смены. Но в глазах той, что смотрела на неё из глубины стекла, не было радости. Только серая усталость и складка горечи у рта.
— Я у парикмахера была, — сказала она, не оборачиваясь. Голос ровный, но между словами прятался вопрос: «Ты ещё видишь меня? Или я уже как тот пыльный сервант — стоит, а никто не замечает?»
— Угу, — отозвался он с кухни. Гремел кастрюлей. Вареники. Его любимые. Она же терпеть не могла запах варёного теста, но молчала. Как молчала за ужином, пока он щёлкал новостями по телевизору.
Раньше она готовила утку с яблоками, солянку с четырьмя видами мяса, даже пекла куличи к Пасхе. Теперь — лишь то, что не требует времени. Что не пахнет. Что не напоминает о том, что когда-то она старалась. Не для него. Не для себя.
Они сидели за столом, будто в разных измерениях. Между ними — не просто скатерть, а целая пропасть. Как между Москвой и Владивостоком. Он жевал, уткнувшись в экран. Она — в тишину.
Третий год так. После двадцати вместе. Он не поднимал руку, не орал, не унижал. Он просто исчез. Как старый радиоприёмник, который перестали включать. Остались лишь привычки — жесты без смысла, слова без тепла. Осталась жена, но теперь она была больше похожа на тень домработницы: еда, пыль, порядок и — тишина.
Раньше Светлана водила туристов по Золотому кольцу. Говорила на трёх языках. Могла за полчаса оживить историю древнего Кремля, заставить влюбиться в узкие улочки Суздаля. Коллеги звали её «ходячей энциклопедией». Теперь её маршрут был прост: магазин, дом, балкон. Без поворотов. Без встреч.
Их сын уехал в Питер. Дочь — в Нижний Новгород, к мужу. Внуки — раз в месяц. По расписанию. Обнимались осторожно, как будто боялись раздавить хрупкую связь. Как актёры в плохой пьесе, где все давно забыли текст.
Весной Светлана стала просыпаться от нехватки воздуха. Садилась на балкон, пила крепкий чай и смотрела, как просыпается двор. Люди шли на работу, смеялись, спешили. А она была призраком. Призраком той, что когда-то умела радоваться.
Она всё чаще думала: а если исчезнуть? Без драм. Без слёз. Просто выйти и не вернуться. Не хлопнуть дверью. Не кричать. Просто раствориться в толпе. Сколько пройдёт времени, прежде чем он заметит?
Ответ знала: дни. А может, и недели.
Однажды она не заправила кровать. Ушла. Вернулась. Он уже спал. Спокойно. Утром — застелил сам. Молча. Без вопроса.
Потом перестала готовить. Он сварил пельмени. Не спросил. Не поинтересовался. Даже не поднял глаза, когда она вошла. Просто ел, уставившись в экран. Как будто так и должно быть.
Через неделю она устроилась в турагентство. Не экскурсоводом. Консультантом. Но там смеялись. Там дышали. Там были люди, которые видели её. И ей захотелось снова быть живой.
Купила платье — цвета морозного неба. На каблуках. Смелое. Коллега сказала:
— Вам это очень идёт.
И это было как глоток воздуха после долгой зимы. В зеркале она снова узнала себя. Отражение больше не пугало. Оно улыбалось ей в ответ.
Теперь она возвращалась поздно. Иногда он уже спал. Иногда сидел на кухне и спрашивал:
— Где была?
— Жила, — отвечала она. Без вызова. Просто правда.
Он не понимал. Хмурился. Молчал. Однажды не выдержал:
— Ты ведёшь себя, будто я тебе чужой!
Она посмотрела на него долгим взглядом. Как на незнакомца в автобусе.
— А ты кто?
Он замолчал. Впервые за долгое время остался на кухне один. Без телевизора. Без отвлекающих шумов. Наедине с пустотой.
Через месяц Светлана сняла квартиру. В Ярославле, на улице Чайковского. Маленькую. С деревянными полами, высокими потолками и окнами в старый яблоневый сад. Пахло свежей краской. Новыми шторами. Новым началом.
Она собрала два чемодана. Без лишних слов. Положила ключи на тумбочку у двери, где он всегда бросал мелочь. Ни записок. Ни объяснений. Просто ушла.
Он не звонил. Неделю. Две. Потом пришло сообщение:
«Ты серьёзно?»
Она прочитала. Долго смотрела на экран. И не ответила. Потому что решение было не сейчас. А тогда, когда он вперОна закрыла телефон и подошла к окну, глядя, как ветер колышет сиреневые ветки за стеклом, и поняла, что больше не чувствует ни боли, ни сожаления — только лёгкость, будто кто-то наконец снял с её плеч тяжёлый, невидимый плащ.
