— У вас пуговица болтается, — бросила кондукторша, глядя на него так, будто он только что вылез из развалин.

Андрей молча кивнул.

— Знаю.

Он не стал объяснять, как утром, торопясь, выдергивал пиджак из-под спящего сынишки, который прижался к нему, спасаясь от ночного страха. Мальчик дышал неровно, цепляясь за отца, как в детстве. Андрей не решился его разбудить. Замер, разглядывая родное лицо — едва заметную ямочку на щеке, ресницы, вздрагивающие во сне. Тишина была такой хрупкой, что он слышал его дыхание. Потом осторожно высвободился, натянул брюки и схватил пиджак. Пуговица треснула, зацепившись за край одеяла.

Теперь он ехал в стареньком трамвае по окраинам сибирского городка. Костюм был помятым, на рукаве темнело пятно от вишнёвого компота — сын пролил вчера, а он заметил только утром, уже на бегу к остановке. Хотел вернуться, переодеться, но времени не хватило. Этот костюм — единственный, купленный для собеседований. Выбирал его вместе с сыном, который висел у него на шее, смеялся и дёргал за галстук, крича, что папа похож на «шпиона из кино».

Андрей шёл на пятое собеседование за месяц. На предыдущих ему вежливо улыбались, говорили: «Мы вам перезвоним». Не звонили. Однажды сказали прямо: «Вы слишком стар для нашей команды». Тогда он впервые ощутил, как возраст превращается в клеймо, стирающее всё — годы работы, бессонные ночи над проектами, умение держать удар. Как будто кто-то невидимый вычёркивал его из списка живых.

За плечами — двадцать лет в строительной конторе: от инженера до начальника отдела. Он умел выкручиваться со сроками, находить общий язык с клиентами, держать бригаду в тонусе. Но когда рынок рухнул, Андрей остался с ипотекой, сыном и навыками, которые никому не были нужны. Жену вспоминал редко: её уход был как порыв ветра — внезапный, беззвучный, оставивший лишь хлопнувшую дверь. Только по вечерам сын спрашивал: «Мама вернётся?» Андрей молчал, потом шёл в ванную и тер руки под струёй воды, словно смывая что-то невидимое, будто этот ритуал мог вернуть хоть каплю контроля.

Трамвай дёрнулся, папка с резюме едва не упала. Андрей поймал её, поправил пиджак. Пятно казалось огромным, словно печать его неудач. Он смотрел на своё отражение в грязном стекле и думал: «Без этого пятна меня бы взяли? Увидели бы меня за ним?»

Офис был в стеклянной высотке. Холл сверкал стерильным блеском, лифты скользили бесшумно, свет лился с потолка, не оставляя теней. Девушка на ресепшене с идеальным маникюром проводила его в переговорку. Там было холодно, как в операционной, и так же бездушно. Белые стены, ни одной картины, только стекло и металл. На столе — графин с водой и два стакана. Андрей сел, чувствуя, как кресло под ним поскрипывает. Ждал, глядя на дверь, отражённую в столешнице, словно в зеркальной глади озера.

— Андрей Викторович? — в комнату вошёл мужчина в рубашке с закатанными рукавами.

— Да, я.

— Игорь. Руководитель отдела. Давайте честно. Резюме у вас сильное. Опыт серьёзный. Один вопрос: почему вы не работаете? Что случилось?

Андрей выдохнул. Он знал этот танец: быть откровенным, но не жалким; уверенным, но не напористым. Начал рассказывать — о сокращении, о кризисе, о сыне, о том, как готов вкалывать, брать ответственность, влиться в коллектив. Игорь слушал, кивая. Взгляд у него был усталым, но цепким, как у человека, который видит больше, чем ему говорят. Андрей вдруг понял, что говорит не как соискатель, а как человек, которому важно, чтобы его услышали.

— У вас сын, да? — неожиданно спросил Игорь.

— Да. Семь лет.

— Понимаю, — он отвел взгляд. — У меня дочка такого же возраста. Жена одна воспитывает. Иногда звонит ночью, просто плачет. Я не всегда знаю, что ответить. Но слушаю.

Игорь встал, подошёл к окну. Андрей почувствовал, как пот стекает по спине. Пятно на пиджаке будто жгло кожу. Он опустил глаза, словно так легче дышать. Повисла тишина, прерываемая только гулом кондиционера.

— Давайте так, — сказал Игорь, глядя в окно. — Я позвоню. Сегодня. Честно. Только вот что…

Он вернулся к столу, взял салфетку и протянул Андрею.

— Здесь… пятно. Компот, да?

Андрей кивнул. Взял салфетку, словно это был билет в новую жизнь. Хотел оправдаться, но передумал. Улыбнулся — неловко, но по-настоящему.

Выйдя из офиса, он не спешил уходить. Сел на скамейку у входа. Солнце слепило глаза. Он вытянул ноги, положил папку рядом. Достал телефон. На экране — сын, обнимающий его за шею, смеётся. На фоне — закат и старый двор. Андрей смотрел на фото, пока глаза не защекотало. Включил диктофон и сказал:

— Привет, богатырь. Папа сегодня справился. Кажется… справился.

Он знал: могут не позвонить. Или позвонить. Но внутри росла тихая уверенность — не громкая, не победная, а простая, как рука сына в его ладони. Пятно на пиджаке больше не резало глаз. Оно стало частью его пути. Жизни. И в этом не было ничего страшного.