**Дневник. Невидимая.**
В тот понедельник вечером Артём впервые не заметил, что Марина подстриглась. Ни улыбки, ни шутки про «метель в голове» или «артистку из советского фильма». Он лишь скользнул взглядом, словно мимо вешалки в прихожей, и отвернулся. Будто она — часть обстановки, не больше.
Она улыбнулась своему отражению автоматически. Без чувств. Как продавец в двадцатой смене. Но зеркало показывало кого-то другого — женщину с глазами, потухшими от усталости, и складкой разочарования у губ.
— Я была у парикмахера, — сказала она, не поворачиваясь. Голос ровный, но между словами дрожал невысказанный вопрос: *«Ты меня ещё замечаешь? Или я уже пустое место?»*
— Угу, — отозвался он с кухни. Гремел кастрюлей — варил пельмени. Его любимые. Она же терпеть не могла запах варёного мяса, но смирилась. Так же, как смирилась с его молчанием за ужином.
Раньше она готовила гречку с грибами, солянку, даже пекла медовик на день рождения. Теперь — лишь то, что быстрее. То, что не пахнет. То, что не требует души. Потому что сил не осталось. Ни для него. Ни для себя.
Они сидели за столом, разделённые не только тарелками — пропастью. Как разные города, разные временные зоны. Он ел под новости. Она — под тишину.
Третий год так. После двадцати вместе. Он не поднимал руку, не кричал, не оскорблял. Он просто растворился. Как старая открытка за комодом. Остались только тени — от жестов, слов, прикосновений. Осталась жена, но теперь она больше походила на прислугу: еда, уборка, порядок. И — тишина.
Раньше Марина водила экскурсии по Петербургу и Золотому Кольцу. Говорила на трёх языках. За полчаса могла оживить историю Кремля, заставить влюбиться в узкие улочки Суздаля. Коллеги звали её «ходячей энциклопедией». Теперь её маршрут: рынок, дом, стирка. Без поворотов. Без встреч.
Их сын уехал в Польшу. Дочь — в Ростов, к мужу. Внуки — раз в месяц. По графику. Обнимались осторожно, словно боялись сломать. Как на спектакле, где все знают слова, но играют без души.
Весной Марина стала просыпаться на рассвете. Не от будильника — от нехватки воздуха. Садилась на балкон, пила крепкий чай и смотрела, как просыпается город. Люди куда-то бежали. Смеялись. Жили. А она была тенью. Тенью женщины, которая когда-то дышала полной грудью.
Она всё чаще думала: а если исчезнуть? Не громко. Не скандально. Просто выйти и не вернуться. Не хлопать дверью. Не оставлять записок. Сколько пройдёт времени, пока он заметит?
Ответ пугал своей простотой: дни. А может, и недели.
Однажды она не заправила кровать. Ушла. Вернулась. Он уже спал. Утром — застелил сам. Без вопросов. Без удивления.
Потом перестала готовить. Он сварил яичницу. Не спросил. Не предложил в магазин сходить. Даже не взглянул, когда она вошла. Просто ел, уткнувшись в телефон. Будто так и должно быть.
Через неделю она устроилась в турфирму. Не экскурсоводом — администратором. Но там смеялись. Там спорили. Там были живые люди. И ей снова захотелось жить.
Купила платье — цвета индиго. На каблуках. Дерзкое. Коллега сказал:
— Вам очень идёт.
Это было как глоток воздуха. Будто её наконец увидели. В зеркале отражение перестало быть чужим — оно смотрело на неё, а не сквозь.
Теперь она возвращалась поздно. Иногда он уже спал. Иногда ждал. Спрашивал:
— Где была?
— Жила, — отвечала она. Без вызова. Просто правда.
Он не понимал. Хмурился. Молчал. Однажды не выдержал:
— Ты ведёшь себя так, будто меня не существует!
Она посмотрела на него долгим взглядом. Как на незнакомца в электричке.
— А ты существуешь?
Он замер. Сел на кухне в темноте. Без телефона. Без звуков. Впервые — по-настоящему один.
Через месяц Марина сняла квартиру. В Ярославле, на улице Чайковского. Маленькую, с высокими потолками, скрипучим полом и видом на старый парк. Пахло свежей краской. Переменами.
Она собрала два чемодана. Без объяснений. Положила ключи от старой квартиры на подоконник, где он всегда оставлял часы. Не написала ни слова. Просто ушла.
Он не звонил. Неделю. Две. Лишь потом пришло сообщение:
«Ты точно решила?»
Она прочитала. Долго смотрела на экран. И не ответила. Потому что решение пришло не сейчас. А тогда, когда он впервые перестал слышать. Видеть. Чувствовать. Когда любовь стала фоновым шумом. Когда женщина рядом превратилась в пустое место.
Теперь её замечали. На улице. В метро. Коллега принёс кофе. Незнакомец подал руку у подъезда. Кто-то сказал: «У вас добрая улыбка». И она улыбнулась. Не из вежливости. А потому что хотела.
Она жила. В новой квартире. С любимой кружкой. С тишиной, в которой не было одиночества. Была — свобода.
А он… Он всё ещё думал, что она ушла «на эмоциях». Из-за обиды.
Он не понял, что она исчезла гораздо раньше. Сначала — взгляд. Потом — голос. Потом — она сама.
Теперь — поздно.
