Тени разбитого счастья: драма на окраине Архангельска
В холодной кухне старого дома на окраине Архангельска сидела Прасковья Семёновна, сжимая в дрожащих пальцах чашку с остывшим чаем. Её глаза, вечно недовольные, следили за тем, как за окном её невестка, Варя, запихивает коробки в потрёпанную «Ладу». Десятилетняя Алиса, их дочь, стояла рядом, уткнувшись в телефон, будто он мог спасти её от этой боли. Ледяной ветер с Северной Двины врывался в приоткрытую форточку, усиливая пустоту, сжимавшую сердце Прасковьи.
— Ну вот и всё, — прошептала она, глядя, как Варя захлопывает багажник. — Наконец-то эта стерва убралась из жизни моего Сашки.
Она смахнула несуществующую крошку со стола и злорадно усмехнулась. Варю она терпеть не могла. Та, по её мнению, была слишком самостоятельной, слишком дерзкой — не пара её сыну. Но теперь, когда Саша подал на развод, Прасковья ликовала. Казалось, она победила. Вот только радость была недолгой. Саша перестал брать трубку. Она звонила раз за разом, но в ответ — лишь длинные гудки. В ярости Прасковья швырнула телефон на диван и закричала:
— Да что ж такое-то?! Я же всё для него делала!
Наутро она поехала к сыну. Дверь открыл Саша — небритый, в помятой футболке, с потухшим взглядом. Увидев мать, нахмурился:
— Ты зачем пришла? — резко бросил он, даже не приглашая войти.
Прасковья застыла, будто её обухом по голове ударили.
Она сидела на кухне, нервно постукивая ложкой по краю тарелки. За окном Варя грузила последний пакет в машину. Саша стоял рядом, опустив голову, словно хоронил не просто брак, а что-то большее. Алиса демонстративно уткнулась в телефон.
— Саш, смотри, как она проворно собралась! — крикнула Прасковья, распахнув окно. — Видно, только и ждала, чтобы сбежать с твоими деньгами!
— Хватит, — устало сказал Саша. Голос его дрожал. — Это я подал на развод. Не она.
— Да что ты понимаешь! — всплеснула руками Прасковья. — Эта Варька тебя просто обвела! Ленивая, жадная, даже щи нормально сварить не могла! А ты, сынок, достоин лучшего.
Саша молчал, лишь сжал кулаки. Он устал объяснять, что её бесконечные придирки и выдуманные обвинения развалили его семью. Варя не была идеальной — но она старалась. А Прасковья видела в ней лишь недостатки. Сначала — намёки: «Ты уверен, что она тебе верна?» Потом — откровенный бред: «Я видела, как она в кафе с мужиком сидела!» А последней каплей стала подброшенная записка — якобы от её любовника. Саша тогда взорвался, требовал объяснений. А Варя, вытирая слёзы, тихо ответила: «Если веришь ей, а не мне — нам не о чем говорить».
Развод прошёл быстро. Прасковья ликовала, как девочка. Она уже представляла, как вернёт сына под своё крыло, где всё будет по её правилам. Но, глядя на его сгорбленную фигуру у машины, почувствовала тревогу. «Почему он не рад?» — мелькнуло в голове. Но она тут же отмахнулась: «Прорвётся, ещё спасибо скажет».
Варя захлопнула дверь машины, бросила последний взгляд на дом и завела мотор. Алиса молча устроилась на заднем сиденье. «Лада» тронулась, оставив за собой облако пыли. Прасковья закрыла окно и самодовольно улыбнулась. «Победа», — подумала она. Но внутри что-то сжалось, будто кто-то шепнул: «А дальше-то что?»
Дни после развода тянулись, как густая смола. Прасковья ждала, что Саша вернётся к ней — будет есть её пироги, слушать её советы. Но сын стал замкнутым, чужым. Приходил редко, с опущенными плечами, словно нёс неподъёмный груз. Однажды за ужином он вдруг спросил:
— Мам, ты довольна? Вари нет, я один, Алиска меня ненавидит. Этого ты хотела?
Прасковья выронила ложку. Звон разбитой фарфоровой чашки заставил её вздрогнуть.
— Да как ты смеешь?! — вскочила она. — Я же для тебя старалась! Она тебя в пропасть тащила!
Саша печально покачал головой:
— Ты не понимаешь. Варя не была святой, но она была моей семьёй. А теперь… теперь пустота.
Прасковья хотела крикнуть, но слова застряли в горле. Она видела, как сын стареет на глазах — глаза потухли, морщины стали глубже. Саша пытался встречаться с другими, но все женщины быстро исчезали. Одна, Таня, на прощание бросила:
— Ты слишком зависим от матери, Саша. Пока она рядом — ты не свободен.
Эти слова застряли у него в голове. Он стал избегать Прасковью, отвечая на звонки односложно.
А Варя, как ни странно, расцвела. После развода будто гора с плеч. Устроилась в местную газету, купила небольшую квартиру у реки. Алиса, хоть и переживала, постепенно привыкла. Видела, как мама стала чаще смеяться, как снова начала петь, готовя завтрак. Но отец… стал чужим. Когда Саша звонил, Алиса сбрасывала. А однажды и вовсе сказала:
— Ты выбрал бабку, а не нас. Теперь живи с этим.
Сашу это ранило. Он пытался наладить контакт, но дочь была холодна. Прасковья, узнав, лишь фыркнула:
— И правильно. Пусть знает, что значит предавать семью.
Но тревога в ней росла. Соседи стали избегать, подружки, с которыми она судачила про «ужасную» Варю, теперь отворачивались. В магазине пожилая соседка как-то сказала:
— Парасковья, ты сама себя в яму загоняешь. Нафига тебе это было?
Эти слова эхом звенели в голове, пока она шла домой. И вдруг её осенило: сын отдаляется, внучка ненавидит, а бывшая невестка, которую она считала дурой, живёт лучше всех. Где-то в глубине души Прасковья почувствовала, как бумеранг, запущенный ею, возвращается.
Прошло несколько месяцев. Тишина стала невыносимой. Прасковья сидела в тёмной комнате, глотая ком в горле. Саша совсем опустился — писал Варе длинные сообщения с извинениями, но та отвечала холодно:
— ВсИ только когда первый снег засыпал улицы Архангельска, Прасковья Семёновна, стоя у окна, вдруг поняла, что больше никогда не услышит, как Алиса звонко крикнет: «Бабушка, смотри, я слепила снеговика!»
