«Я перестала помогать дочери деньгами — и теперь даже внука не вижу»
Я — пожилая женщина, живу на пенсию. Но, кажется, стоило мне перестать приносить в семью деньги — как я стала не нужна даже собственной дочери. Она перестала звонить, перестала заходить, а внука не вижу уже год. Больно осознавать, что, возможно, все эти годы я была для нее лишь источником денег. А ведь я отдавала ей всё, чего сама была лишена в молодости.
Работать я начала рано — почти сразу после рождения дочери. Осталась одна: её отец сбежал, едва узнал о беременности. Сказал, что не готов, что боится ответственности, и скрылся в неизвестном направлении. Я в одиночку тянула ребёнка — днём шила на заказ, ночами мыла полы в магазинах. Потом уехала за границу, в Германию. Трудилась до изнеможения, лишь бы моя Анечка ни в чём не знала нужды.
Когда ей исполнилось четыре, я уехала на заработки в Чехию. Пять лет жила там почти безвылазно, возвращалась лишь пару раз, но каждый месяц исправно отправляла деньги — не только на еду и одежду, но и на ремонт бабушкиной хрущёвки, где она жила. Грусть грызла меня, но я терпела: надо было выстоять.
Когда я наконец вернулась в Нижний Новгород, дочери было уже девять. Я искренне верила, что мы наверстаем упущенное, что между нами будет крепкая связь. Возила её на танцы, в художку, помогала с уроками, радовалась её пятёркам. Мне казалось, у нас получилось стать близкими. Теперь я понимаю — это был самообман.
В двадцать три она вышла замуж. К тому времени у неё уже была собственная однушка рядом с метро — я оформила её на дочь ещё в школе. После свадьбы молодые переехали туда. Зять оказался… не самым работящим. Трудился кое-как, денег вечно не хватало. И я снова помогала — переводила по десять тысяч в месяц, покупала продукты, зимние вещи, лекарства. А потом родился внук. Мои траты выросли втрое: коляска, кроватка, подгузники — всё легло на мои плечи. Родители зятя только руками разводили: «Не наше дело, пусть сами справляются».
А я не могла их бросить. Помогала — деньгами, делами, поддержкой. Часто приезжала в гости, они тоже заходили ко мне. Порой замечала, что зятю это не по нраву, но он молчал. Я не лезла с советами — боялась разрушить их семью. Всё-таки это её выбор.
Шли годы. Дочь вышла из декрета, устроилась бухгалтером. Внука отдали в сад, но я по-прежнему помогала: оплачивала дополнительные занятия, покупала игрушки, спонсировала быт. А потом грянул кризис. Мою фирму закрыли. Я поняла — больше не вытяну. Возраст, здоровье, усталость. Объяснила дочери: финансово помогать больше не смогу, но буду рада забирать внука из садика, сидеть с ним.
— Ладно, мам, — ответила она… и пропала.
С тех пор — ни звонков, ни визитов. На мои сообщения отвечает односложно, будто из вежливости. Иногда шлёт голосовое на праздники. Год. Целый год я не видела внука. Ни в его день рождения, ни на новогоднем утреннике, ни просто так.
Я пыталась приходить сама. Стояла у их двери с пирогом или новой книжкой для Артёмки. Они открывали, устало улыбались: «Сейчас неудобно», «Давай в другой раз». Не хлопали дверью, но и не звали зайти. Дочь не грубила, нет. Но в её глазах читалось: «Ты лишняя».
Теперь я понимаю. Я была нужна, пока кошелек был полон. Пока платила. А теперь — словно исчезла из их жизни. Как будто моё присутствие напоминает им о том времени, когда они зависели от меня. И теперь, почувствовав «независимость», хотят стереть эти годы.
Я снова и снова спрашиваю себя: где я ошиблась? Ведь я любила её, старалась, отдавала последнее. Может, слишком много давала? Может, разбаловала?
Я всё ещё люблю свою Аню. Люблю Артёмку. Но в моей квартире теперь гробовая тишина. А сердце… оно разбита на тысячи осколков.
