Тишина в квартире была настолько плотной, что её будто можно было потрогать руками. Когда Артём перешагнул порог, возле двери по-прежнему валялся смятый чёрный пакет с мусором — немой упрёк. Прошло три дня. Вспомнились слова его бабули: «Не держи мусор у порога — это как таить злобу в душе». Раньше он лишь посмеивался над её приметами. Теперь же её слова звучали как предсказание, от которого сжималось сердце.
Квартира пахла не только мусором. Это был запах одиночества — застоявшийся, густой, как пыль на давно недвижимых шторах. Пахло книгами, которые никто не брал в руки, свитером, забытым на спинке стула, и окнами, за которыми застыла сырая осень провинциального городка в Вологодской области. Пахло потерей, которая не кричит, а медленно сдавливает горло.
Артём швырнул рюкзак у стены, скинул ботинки и опустился на старый деревянный стул в прихожей. Спина прилипла к прохладной стене, будто он пытался в неё вжаться, стать меньше. В ушах звенело: тикали настенные часы, где-то капала вода, а за окном ветер выл, словно раненый зверь. Он не стал зажигать свет. Просто сидел, вглядываясь в темноту, пока контуры вещей не проступили из мрака. Потом встал, резко распахнул балконную дверь и швырнул пакет в мусорный контейнер во дворе. Даже не глянул. Будто выкидывал не отходы, а тяжесть последних дней.
На кухне стоял чайник — старый, с потёртой ручкой и накипью внутри. Артём налил воды, зажёг конфорку. Не потому что хотел чаю. Просто так всегда делала бабуля. Даже если забегала на пять минут. Даже если в доме никого не было. Кипячёная вода была её ритуалом, знаком того, что жизнь идёт, что дом дышит.
Он открыл шкаф. На полке была её кружка — простая, синяя, с потускневшей надписью «Живи без оглядки». Уголок губ дрогнул в горькой усмешке. Это была не просьба, а её тихая философия. Бабуля никогда не учила напрямую — она подсказывала взглядом, жестом, молчанием. Эта кружка была её голосом, который до сих пор звучал в пустых стенах. Артём провёл пальцем по краю — там была почти незаметная трещинка. «Всё настоящее должно быть с изъяном, — говорила она. — Иначе как отличить от подделки?» Тогда он не понимал. Теперь её слова резали, как осколки стекла.
Артём приехал из другого города. Дорога вымотала — электричка, автобус, потом ещё час пешком через лес, где ветер хлестал по щекам, будто отгонял его назад. На остановке он чуть не забыл рюкзак — мысли уже были здесь, в этой квартире, в том, что осталось от неё. В кармане лежал ключ, обмотанный красной ниткой. Бабуля передала его в больнице, когда её голос стал тише шёпота. Её пальцы, худые, как сухие прутья, дрожали, когда она вложила ключ ему в ладонь.
— На кухне, — прошептала она, едва шевеля губами, словно каждое слово давалось с трудом.
Он нашёл банку. Жестяную, потертую, спрятанную за пакетами с гречкой на верхней полке. Снял её осторожно, будто боялся потревожить что-то хрупкое. Открутил крышку. Внутри, завёрнутая в ветхую ткань, лежала записка. Бумага пахла сыростью, будто впитала её последний вздох. Почерк был неровным, дрожащим, но её:
«Если вернёшься и отпустишь — загляни в ящик под плитой. Там то, что я не успела досказать».
Сердце сжалось. Он медленно подошёл к плите, открыл нижний ящик. Там лежала коробка — потрёпанная, картонная, перевязанная бечёвкой. На крышке — дата. Его день рождения. Двадцать лет назад. Пыль осела на пальцах, когда он коснулся коробки, словно проверяя, не призрак ли это. Бечёвка впилась в картон, скрипя, когда он начал развязывать узел.
Внутри были письма. Десятки. На клочках бумаги, на пожелтевших листах, на обороте старых квитанций. Он достал одно. Бумага дрожала в руках, будто живая.
«Ты ушёл тогда, не оглянувшись. Я знала, что так будет. Училась ждать. Писала эти письма, потому что не могла говорить с тобой, как прежде. Потому что любила. Даже когда ты злился. Даже когда пропадал. Даже когда молчал годами. Я писала, чтобы не забыть твой голос. Чтобы ты знал — я здесь. Всегда».
Он прочёл ещё три. Потом просто сидел, прижимая коробку к груди. Письма пахли временем и чем-то неуловимым — то ли её духами, то ли теплом её ладоней. Каждое слово, каждая строчка были мостом через пропасть, что росла между ними годами. Слова пробивались сквозь боль, растворяя обиды, которые он таскал с собой, как камни за пазухой.
Чайник давно остыл. Артём всё ещё сидел, держа коробку, будто боялся, что она испарится, если он отведёт взгляд. Пальцы дрожали. Он думал: как странно — всё, что ему было нужно, лежало здесь, под плитой. Надо было просто перестать злиться. Услышать её, а не доказывать свою правоту. Простить, не требуя извинений.
Он взял чистый лист. Тот был гладким, холодным, как свежий снег. Долго смотрел на него, прежде чем взять ручку.
«Бабушка. Прости, что не слышал. Теперь я слушаю. Спасибо за ключ. За чайник. За то, что не выбросила мои следы. За то, что хранила меня, даже когда я ушёл».
Он сложил лист, положил его в коробку. Закрыл её, будто запечатывая обещание. За окном падал снег, укутывая городок тишиной. А в квартире, впервые за долгое время, пахло не только потерей, но и чем-то новым. Чем-то, что ещё можно успеть.
