Я больше не могла жить со свёкром… пока не поняла, как сильно он о нас заботится.
Мы с Димой расписались совсем юными — едва стукнуло двадцать два. Чувства были настолько сильными, что казалось, сердце вот-вот разорвёт грудную клетку. Своего угла не было, снимали крохотную квартирку в Люберцах. Жили на мечтах и пустых надеждах, но были счастливы. Даже когда не хватало на самое необходимое, даже когда будущее казалось туманным, — мы верили, что всё ещё впереди.
Когда зашёл разговор о детях, Дима твёрдо заявил:
— Хочу сына. Хочу настоящую семью, полную, как у людей.
Я молча согласилась. Да, мне тоже этого хотелось. Но как только слова прозвучали, стало ясно — без своего жилья не обойтись. В съёмной однушке ребёнка не вырастишь. А где взять деньги? Едва хватало на еду. Половина зарплаты уходила на аренду и коммуналку, остальное — на продукты и редкие радости, чтобы не сойти с ума от серых будней.
Я попыталась занять у родителей, но мама только развела руками:
— У нас своих забот хватает. Твой брат в институте, на него копим. Ему же жильё потом нужно, а у тебя муж должен был с этим разобраться.
Я сглотнула обиду. Ладно. Будем сами справляться.
Выход предложил Дима:
— Переезжаем к отцу. Он давно зовёт. У него трёшка в центре, один всё равно живёт. Да и мне до работы ближе. А деньги, что уходят на съём, будем копить на ипотеку.
Я упиралась, но логика была железной. Сдали квартиру, собрали пожитки — и перебрались к Виктору Петровичу, свёкру.
Тут-то и началось настоящее испытание. Квартира напоминала музей советского быта: облупившиеся обои, треснутая плитка, кухня, пропитанная запахом вечной жарки и старого табака. Мы с Димой дни напролёт выскребали и отмывали всё, что могли. Он чинил текущие краны и скрипящие двери, я развешивала новые гардины, раскладывала салфетки. Хотелось хоть капли уюта в этом временном убежище.
Но свёкру это не нравилось.
— Хватит тут переделывать, — ворчал он. — Я и так жил нормально.
С тех пор каждое утро начиналось с его проверки:
— Кастрюля не на месте!
— Телевизор из розетки выдерни!
— Воду почём зря льешь!
— У меня раньше одной упаковки бумаги на месяц хватало!
На последнем я не выдержала:
— Ну извините, у женщин есть свои нужды!
Потом, конечно, жалела. Но что поделать, беременность. По утрам тошнило от запахов, по вечерам — от историй под рюмку о том, как он «жизнь на заводе положил» и «мать Димину терпела — и ты потерпишь».
Но я терпела. Девять месяцев. Ради будущего.
И вот пришёл день, когда Диму взяли на новую работу с хорошей зарплатой. Мы наскребли на первый взнос и — чудо! — купили квартиру в новостройке на окраине. Мечта. Чистая, светлая, с белыми стенами и новой мебелью.
Свёкр не плакал, когда мы уезжали. Казалось, он даже облегчённо вздохнул.
— Наконец-то футбол смотреть буду без ваших комментариев, — буркнул, пряча улыбку.
Родился сын. Когда я лежала в роддоме, медсестра принесла мне пакет. Думала, от Димы. Открываю — там йогурты, творог, яблоки… и вишнёвый компот. А внизу записка:
«Дочке. Чтобы молоко было покрепче для внука».
Я рыдала. Не могла остановиться. Вот она, настоящая любовь. Без лишних слов. Без пафоса. Просто — по-человечески.
Теперь я не говорю «свёкр». Я зову его «папой». Он приходит к нам по воскресеньям с пирогами и щами. Сын бежит к нему с криком:
— Дедуля, купишь мне робота? Вон, в киоске новый!
И наутро папа уже на пороге с игрушкой в руках.
А мы как-то сделали ему ремонт. Новый линолеум, свежие обои, нормальная мебель. Пусть старость будет в тепле. Он заслужил. Тем, что молча делил с нами кров. Тем, что в нужный момент стал родным. Тем, что принёс вишнёвый компот.
Иногда я шучу:
— Пап, вы нас тогда чуть не разлучили, а теперь мы вас никуда не отпустим.
А он только отмахивается:
— Ну и ладно. Значит, всё правильно сделал.
