**Мой дневник**
Сегодня опять эта история со сковородкой. Только мы вздохнули спокойно, как мама Паши — Антонина Сергеевна — снова напомнила о себе.
— Катюш, ну послушай… — Павел зашёл на кухню, потирая шею, словно виноватый. — Мама притащила сковороду. Говорит, итальянская, с антипригарным покрытием, лучшая в магазине.
— Ну да, конечно. И мы теперь ей должны? — я даже не подняла глаз от нарезки огурцов. В горле стоял знакомый ком.
— Ну… в общем-то, да. — Он опустил взгляд.
— А чек, наверное, уже на дне приклеен, чтобы не забыли, — усмехнулась я. — Надоели её «подарочки»…
— Она считает, что наша старая уже никуда не годится.
— Паш, у нас этих сковородок как в столовой! И все прекрасно жарят!
Он постоял, вздохнул и ушёл. Как всегда. Это ведь не первый раз. Сначала были простыни, потом посуда, новые занавески, бельевая корзина… Всё «от чистого сердца». А потом — счёт и вздохи о пенсии, о том, как ей тяжело.
Антонина Сергеевна втерлась в нашу жизнь внезапно. Раньше она жила где-то в глубинке, в Сибири, а внука видела только на фотках в соцсетях. Когда родился Алёша, она позвонила раз, спросила имя и пропала. Я тогда даже обрадовалась: ну и ладно, лучше так, чем свекровь, которая вечно лезет в дела.
Но в прошлую зиму всё изменилось. Она поскользнулась на обледенелом крыльце и сломала бедро. Врачи сказали: одной не справиться. Родных, кроме Павла, у неё не было, и он, скрепя сердце, забрал её к нам.
— Пусть поживёт пару месяцев, пока не окрепнет.
Эти два месяца растянулись в полгода. Антонина Сергеевна обжилась: заняла диван в гостиной, целыми днями шепталась по телефону, включала телевизор так, что стены дрожали. А потом начались советы. Сначала — безобидные, но за каждым словом чудился упрёк.
— Чайник у вас слишком маленький, — ворчала она. — Ковёр в прихожей давно не чистили? Обои бы уже сменили, выглядят убого.
Потом пошли «подарки»: то блендер, то пароварка, то новый утюг. Она даже не спрашивала — просто приносила и говорила:
— Вам же удобнее будет. Потом вернёте — я не чужая.
Мы не успевали отдавать. Даже когда она съехала в съёмную квартиру в соседнем доме, поток «щедрости» не прекратился.
— Паш, ты отдал за блендер? — спросила я вечером, вытирая руки.
— Отдал. По частям.
— А за пароварку?
— Ещё тысячу осталось.
Я покачала головой. Спорить не было сил. Работа, дом, Алёша, которого надо готовить к школе… Мы выматывались. Павел пытался говорить с матерью, но она тут же хваталась за сердце, жаловалась на лекарства, на нищенскую пенсию. Он сдавался.
— Что я могу сделать? — оправдывался он. — Она же хочет как лучше.
— Она не хочет, Паш. Она манипулирует. Просто делает это с улыбкой.
Он молчал. Знал, что я права. Но страх обидеть мать был сильнее логики.
Самое страшное началось, когда я поняла: Алёша всё видит. Видит, как отец молчит, как мы принимаем эту «заботу». Чему он научится? Что нужно терпеть, когда взрослые лезут в твою жизнь? Что за «добро» надо быть благодарным, даже если оно душит?
Меня будто током ударило. Так жить нельзя. Не из-за денег — ради сына. Он должен знать: забота без уважения — это не любовь, а цепи в красивой упаковке.
Повод показать это нашёлся сам.
Алёша вернулся с прогулки мрачный. За ним ввалилась Антонина Сергеевна, сияя, словно ёлка на Красной площади. В руках — пакеты до отказа, а за спиной — новенький рюкзак.
— Всё, собрали Алёшеньку в школу! — объявила она гордо. — Будет самым модным!
Я застыла. Накануне мы с Павлом и Алёшей обошли все магазины, выбирали рюкзак с его любимыми «Фиксиками», тетради, пенал.
— Что именно собрали? — голос дрогнул.
— Два костюма, на вырост. Пуховик — дорогой, но качественный. Кроссовки, ботинки. И пенал с каким-то мультяшным героем, синий, кажется.
Алёша смотрел в пол. Его лицо было угрюмым. Антонина Сергеевна ушла, пообещав «посчитать и сказать сумму». Я подозвала сына:
— Алёш, ты это сам выбирал?
— Нет… — Он теребил край футболки. — Бабушка сказала, что лучше знает. Пенал с Человеком-пауком. Я сказал, что люблю «Фиксиков», но она не слушала. И кроссовки жмут.
— Почему взял, если жмут?
— Она сказала — разойдутся.
— А почему мне не позвонил?
— Не знаю… Меня не спросили…
Его слова резали сильнее, чем счёт за покупки. Сын учился молчать. Как я. Как Павел.
Вечером позвонила Антонина Сергеевна.
— Ну что, готовьте деньги. Костюмы, обувь, рюкзак — тысяч двадцать, может, больше. Чек на пуховик позже скину.
Я сжала телефон так, что пальцы побелели.
— Антонина Сергеевна, вы хотя бы могли посоветоваться? Мы уже всё купили. И пенал с «Фиксиками», который Алёша сам выбрал. И кроссовки, которые не жмут.
— Вот как?! — её голос взвизгнул. — Я для вас стараюсь, а вы мне в лицо плюёте? Я лучше знаю, что внуку надо! Кто его в школу поведёт? Я! Тьфу, неблагодарные!
Она бросила трубку. В голове гудело.
— Завтра съезжу к ней, — сказал Павел. — Но не жди чудес.
Он вернулся с опущенными руками.
— Не открыла. Кричала через дверь, что мы её используем.
— И что ты ответил?
— Сказал, что ты права. Что я сам в детстве это терпел. И что так с нами нельзя.
В его словах была твёрдость. Впервые.
Прошла неделя тишины. Антонина Сергеевна не звонила. Часть вещей продали, что-то отдали знакомым. Ботинки так и стояли в углу — немой укор.
Но однажды Алёша вышел с телефоном. Лицо напряжённое.
— Бабушка написала. Говорит,Она обещала подарить ему новый конструктор, если он приедет на выходные, но Алёша, глядя мне в глаза, твёрдо ответил: «Нет, спасибо» — и впервые в жизни сам закрыл дверь перед её «добротой».
