Когда мой сын, Игорь Петров, заявил: «Отец, я сделаю ремонт в твоей квартире, деньги уже есть. А ты пока поживёшь в доме ветеранов», — я остолбенел. Мы с женой, Людмилой, всю жизнь отдали единственному сыну. Все силы, время, последние рубли — всё шло на него. Мечтали, что вырастет достойным человеком, станет нашей опорой в старости. А он вдруг — в дом престарелых! Как обухом по голове.
Жили мы небогато. Я работал на «АвтоВАЗе», Люда преподавала в школе. Денег едва хватало, но для Игорюши ничего не жалели. Помню, как по ночам чинил водопровод у соседей, чтобы купить ему модные кроссовки «Adidas». Люда годами ходила в одном платье, зато сын ездил на экскурсии в Москву. Хотели, чтоб учился, выбился в люди, не знал нашей нужды. Казалось, он ценил это: школу окончил хорошо, поступил в университет в Санкт-Петербурге, устроился в солидную фирму. Гордились им, хоть виделись редко — новая жизнь его закрутила.
Когда Люда заболела, Игорь приезжал раз в полгода. Всё ссылался на проекты, обещал вот-вот помочь. Я не обижался — молодёжь нынче занятая. Но после её смерти остался один в этой хрущёвке. Скрипучий паркет, облезлые обои с его детскими рисунками, потертый диван, где мы втроём смотрели «Иронию судьбы»… Менять ничего не хотел. Но однажды Игорь примчался и заявил: «Тут же дышит на ладан! Я всё переделаю — будет как в новостройке». Обрадовался: сын проявляет заботу.
А потом он добавил: «Только тебе придётся на пару месяцев переехать в пансионат для пенсионеров. Я договорился, всё за мой счёт». Сердце ёкнуло. Пансионат? Мне ведь всего 65, сам за собой ухаживаю, щи варю лучше любой столовой! Да, квартира не «евроремонт», но это мой угол, где каждый уголок — память. Стал отнекиваться, а он упёрся: «Это временно, пап. Я же для тебя стараюсь». Говорил уверенно, но во взгляде — холод, будто решение уже принято без меня.
Поверил поначалу. Думал, правда хочет помочь. Но ночами стал ворочаться: зачем так настаивает? Почему не предложил пожить у него? Соседка Нина Ивановна шепнула: «Сынки нынче квартиры родителей продают, пока те в домах престарелых доживают». Неужели и мой?
Позвонил ему, спросил в лоб: «Игорь, что задумал? Квартиру мне не вернуть?» Взбесился, кричал, что я чёрной неблагодарности, что он «триста тысяч рублей выкладывает». Но эта злость всё прояснила. Твёрдо сказал: «Не поеду». Он бросил трубку. С тех пор — ни звонка, ни смс.
Теперь сижу у окна, перебираю старые фотки: вот Игорюшка на качелях в парке Горького, вот с Людой на даче в Подмосковье… Где ошибка? Слишком баловали? Или просто Питер его таким сделал — чужого, расчетливого? Не знаю. Но одно ясно: из дома не уйду. Это последнее, что связывает меня с Людой. Пусть попробует выгнать — посмотрю ему в глаза и спрошу: «Сынок, мы тебя этому учили?»
Каждый вечер зажигаю свечку перед иконой — может, одумается. Вспомнит, как я учил его кататься на коньках, как Люда плакала от счастья, когда он стихи Пушкина наизусть читал… Верю, что где-то там ещё жив тот мальчишка. Но если нет — что ж. Я прожил жизнь по совести. А вот ему с собой договориться придётся. Когда-нибудь он тоже состарится…
