В старом доме на окраине Вологды, где ветер выл в щелях деревянных ставен, семейный совет держала старшая дочь Аграфена. К тридцати пяти годам она так и не вышла замуж — то ли из-за своего колючего нрава, то ли из-за завышенных ожиданий. Аграфена слыла настоящей мужегонкой, с едким языком и взглядом, от которого мурашки бежали по спине. «Подкидыш!» — бросила она, будто клеймо поставила, когда зашла речь о невестке. Младшая сестра, Дуняша, пухлявая и смешливая, хихикнула, поддерживая сестринскую злобу. Мать, Пелагея Никитична, промолчала, но её строгое лицо красноречиво говорило: новую родственницу она тоже невзлюбила. И как тут полюбишь? Единственный сын, надежда семьи, вернулся из армии не один — привёз жену. А у той ни роду, ни племени, ни рубля за душой. То ли сирота, то ли по детдомам скиталась — толком ничего не известно. Сын, Василий, отмахивался: «Не переживай, мам, своё наживём!» Но как разговаривать с таким упрямцем? Кого он в дом притащил? А ну как обманщица или воровка? Нынче их — пруд пруди!
С тех пор как эта «подкидыш» переступила порог, Пелагея Никитична забыла, что такое покой. Дремала вполглаза, ожидая подвоха: вдруг невестка сундуки обыщет или фамильное серебро стянет. Дочери только подливали масла в огонь: «Мам, спрячь ценности по родне! Шубы, кольца — всё убери, а то проснёмся, и нет ничего!» Василию сёстры за месяц уши прожужжали: «Где глаза были? Ни кожи, ни рожи! Кого в семью привёл?»
Но делать нечего — жить надо. Стали жить, а заодно и невестку в узде держать. Дом у Пелагеи Никитичны был крепкий: огород в полгектара, шесть свиней в хлеву, куры да гуси без счёта. Работы — невпроворот, хоть день и ночь горбаться. А «подкидыш», которую звали Светланой, не роптала. Полола грядки, ухаживала за скотиной, готовила, убирала, старалась угодить свекрови. Но материнское сердце не проведёшь: как ни старайся, всё не так. В первый же день Пелагея Никитична, сжав губы, отрезала:
— Зови меня по имени-отчеству. Так положено. Дочери у меня есть, а ты, как ни крути, кровной не станешь.
С тех пор Светлана величала её Пелагеей Никитичной, а свекровь невестку и вовсе никак не называла. Надо было что-то сказать? Просто: «Сделай то, сделай это». И точка. Зато сёстры, Аграфена с Дуняшей, спуску не давали: каждый промах Светланы обсуждали, каждую мелочь раздували. Иногда мать одёргивала дочерей, но не из жалости, а ради порядка. Скандалы ей были ни к чему. А в глубине души, хоть и не признавалась, Пелагея Никитична замечала: Светлана работящая, не лентяйка. И сердце её понемногу оттаивало.
Может, со временем всё и наладилось бы, но Василий запил. Какой мужик выдержит, когда ему с утра до ночи твердят: «На ком женился?!» А тут Аграфена подсуетилась, познакомила брата с подружкой, и пошло-поехало. Сёстры ликовали: теперь-то «подкидыш» уйдёт! Пелагея Никитична молчала, а Светлана, словно тень, бродила по дому, осунувшаяся, с огромными печальными глазами. И вдруг как гром среди ясного неба: Светлана ждёт ребёнка, а Василий подал на развод.
— Не бывать этому! — отрезала мать, глядя сыну в глаза. — Я тебе её в жёны не выбирала, но раз женился — живи! Хватит шляться. Скоро отцом станешь. Разрушишь семью — выгоню из дома и знать тебя не буду. А Светлана останется здесь.
Впервые за всё время Пелагея Никитична назвала невестку по имени. Аграфена и Дуняша онемели. Василий взбунтовался: «Я мужчина, мне решать!» Но мать только рассмеялась, уперев руки в бока: «Какой ты мужчина? Ты пока только сапоги! Вот ребёнка родишь, вырастишь, в люди выведешь — тогда и зовись мужиком!»
Слов у Пелагеи Никитичной всегда хватало, но и Василий в неё пошёл — упрямый. Собрал вещи и ушёл. А Светлана осталась. В срок она родила девочку и назвала её Полиной — в честь свекрови. Пелагея Никитична, услышав это, промолчала, но в глазах её блеснула радость. В доме всё осталось по-прежнему, только Василий забыл дорогу домой, затаив обиду. Мать переживала, но виду не подавала. А внучку полюбила всей душой: баловала, конфеты приносила, кукол мастерила. Светлане же, похоже, так и не простила, что из-за неё сын ушёл. Но ни словом, ни взглядом её не попрекала.
Прошло десять лет. Аграфена и Дуняша повыходили замуж, и в большом доме остались трое: Пелагея Никитична, Светлана и Полина. Василий уехал на вахту, женился там, но вскоре разошёлся. А к Светлане стал свататься мужчина — отставной майор, Григорий, солидный, постарше её. После развода он оставил квартиру бывшей жене, сам жил в общаге, но работал и пенсию получал — жених надёжный. Светлана и сама к нему привязалась, но как привести мужчину в дом свекрови? Объяснила ему всё, извинилась и отказала. А Григорий не сдался — пошёл к Пелагее Никитичне на поклон: «Люблю я Светлану, без неё мне не жить».
Свекровь выслушала, не дрогнув. «Любишь? — говорит. — Ну, сходитесь и живите». Помолчала и добавила: «Полину по съёмным углам таскать не позволю. Здесь будете жить. У меня».
Так и зажили все вместе. Соседи языки поточили, судачили: «Съехала крыша у Никитичны! Родного сына выгнала, а подкидыша с проходимцем приютила!» Но Пелагея Никитична на сплетни не велась, с бабками у забора не трепалась, держалась с достоинством, как генеральша.
Светлана родила дочку, Марину. Пелагея Никитична души не чаяла в внучках, хоть Марина и не была ей кровной. Но разве это важноИ когда однажды весенним утром Полина привела к той самой берёзке своего маленького сына, он вдруг потянулся к молодой зелёной ветке и радостно закричал: «Бабушка!».
