У отца счастливая жизнь с другой, а у матери депрессия. Разве он виноват?
Он вернулся с работы, поужинал, посмеялся пару минут с залом в телевизоре шла запись концерта Хазанова и вдруг, буднично и спокойно, бросил: «Люда, я ухожу». И ушел. К той…
Обычная история, увы, таких немало…
Мамина спина: сквозь тонкую ночнушку торчали острые лопатки, шея тонкая, как у девочки. И еще папина новая, сверкающая «Волга». Эти два образа стали самыми яркими воспоминаниями детства Алины.
Спина матери, неподвижная на диване, была главным симптомом болезни. Но это Алина поняла гораздо позже.
Тогда, в лихие девяностые, в их городке никто и слыхом не слыхивал о депрессии. Даже врачи в поликлинике не знали. Маму пытались «взбодрить» витаминами в уколах и настойчивыми советами: «У вас же дочь, женщина, как вам не стыдно валяться целыми днями?»
Но это была именно депрессия. Тяжёлое, чёрное, как медведь-шатун, оно свалилось на мать и отняло всё: радость, сон, аппетит, даже способность шевелиться. Она с трудом заставляла себя говорить, и слова выходили страшные плоские, глухие, как будто мёртвые.
Если бы не бабушка, они бы не справились.
Мама превратилась в эту худую спину на диване в один майский вечер. Как раз тогда, когда отец, поужинав и посмеявшись с телевизором, вдруг сказал: «Люда, я ухожу». И ушёл. К другой.
Алине было семь. Она запомнила этот вечер потому, что он казался ненастоящим: в телевизоре хохотали (никто даже не выключил), а мама лежала лицом к стене и плакала. Разве так бывает?
С тех пор Алина общалась с мамой редко. Вернее, с её печальной спиной.
Отец приехал через два года. Тоже майским вечером. Вошёл своим ключом, заглянул в гостиную, где спала бывшая жена, молча подмигнул Алине мол, пойдём на кухню, тут нас не услышат. Бабушки не было дома.
В груди у Алины забилась надежда. В папиной улыбке ей почудилось и извинение за эти два года, и обещание лучшей жизни, а может, даже намёк на мамино выздоровление.
«Смотри, Алинка», отец подвёл её к окну. Она прижалась носом к стеклу, ожидая чуда. Не зря же он пропадал так долго?..
Во дворе стояла новенькая, сверкающая «Волга». Отец сиял почти так же ярко, как машина:
Нравится, дочка?..
Очень!
Моя! Купил себе!
Он напомнил ей пещерного человека из мультика, которого она смотрела накануне. «Пи-те-кан-троп» странное имя запомнилось. Тот говорил так же рублено, без лишних слов, не думая о чувствах других. Вот и отец.
Его не волновало, как чувствует себя мама. Он не знал, чем жила Алина эти два года. Не подозревал, что она пошла в музыкалку. Не спросил про оценки. И уж тем более не подумал, что у дочери могут быть свои переживания.
Обида. Страх. Непонимание. Весь этот клубок чувств, тяжёлый и колючий, Алина не умела распутать никто не научил. И потому она просто затолкала его подальше, в самый тёмный угол души, стараясь не вспоминать. Но он жил там, напоминая о себе ноющей пустотой в груди.
Отец же радовался, как мальчишка: «»Волга»! Новая, понимаешь? Всю жизнь мечтал!»
Алина не понимала.
Его радость быстро померкла. Он крадучись вышел с кухни, тихо прикрыл дверь. Вышел во двор.
Алина загадала: если он оглянётся, посмотрит на неё в окно она простит. Обязательно простит. И попробует понять эту радость от новой папиной машины, когда мама болеет, а в груди будто дыра.
Он не оглянулся. Быстро сел за руль и уехал. Больше не возвращался.
Алина выросла. Стала психиатром. Жаль, бабушка не увидела, как она однажды въехала во двор на новенькой иномарке. Хотя… почему не увидела? Алина убедила себя: баба Галя всё видит. С небес. Наверное, улыбается. Гордится своей Алинкой.
Но это было потом. Сначала она устроила маму в хорошую клинику, где ей помогли. Мама снова стала жить. Смотреть на мир, а не в стену с потёртым ковром.
Но отца Алина так и не простила.
Потому что он не оглянулся тогда, в тот майский вечер, когда навсегда уходил из её жизни.
