Наша невестка волчица в алом капюшоне. Она уже считает дни, когда наша квартира станет её добычей.

Мне больно это признавать. Не потому, что хочу выставить семью в дурном свете, а потому, что до сих пор не верю: вот я сижу на кухне, обнимая выцветшую подушку с вологодской вышивкой, и шепчу мужу, что завещаем нашу квартиру… монастырю. Да, именно так не сыну, не внукам, а обители, где нас отпеют. Потому что иначе эти стены, выстраданные за долгие годы, достанутся той, что вползла в нашу жизнь, как змея в тёплый дом беззвучно, цепко и с готовым планом.

Меня зовут Татьяна Семёновна, мне 69, и вот уже тридцать лет мы с мужем живём в Екатеринбурге, в просторной «трёшке» возле Плотинки. Купили её, продав гараж, заложив бабушкины серёжки и взяв кредит под чудовищные проценты. Каждый угол здесь это наши бессонные ночи, слёзы, смех и мечты. Мы растили сына, грезили о невестке кроткой, честной, родной по духу. Но судьба подсунула нам другую.

Пять лет назад наш Сергей привёл Алёнку. Я мгновенно поняла чужая. Не из-за манер или одежды, а из-за взгляда. В её глазах не было ни тепла, ни стыда. Только холодный блеск, будто у лисы, принюхивающейся к курятнику. А Серёжа? Таял, как снег на ладони. Она скажет «гоп» он прыгает. Предложила расписаться наутро уже стояли в загсе. Мои мольбы подождать, присмотреться, он назвал «пережитками».

После свадьбы они сняли однушку в Верх-Исетске. Мы помогали то деньгами, то продуктами, то ремонтом. Но с каждым визитом Алёнка становилась наглее. То посуду не моет «вы же гости», то намекает, что «старикам столько места не нужно». А Сергей? Молчит. Улыбается. Словно ослеп.

А в прошлое Крещение случилось то, от чего до сих пор сводит живот. Накрыли стол холодец, селёдку под шубой, медовый торт. Хотели создать атмосферу уюта. И вдруг Алёнка, ковыряя вилкой салат, бросает:
Вы вот тут живёте, а мы в тесноте. Хотя скоро… ну вы понимаете.

У меня в ушах зазвенело. Смотрю на её накрашенные губы, а вижу пасть хищницы. А Сергей? Спокойно так добавляет:
Мам, ну ты же не вечная.

В ту ночь мы с мужем, Николаем Ивановичем, не спали. Он, никогда не повышавший голос, вдруг хлопнул кулаком по столу:
Хватит. Мы им не должники.

И впервые заговорили о завещании. Решили: если так пойдёт квартиру передадим Свято-Троицкому собору. Не из злости. А чтобы не видеть, как наша жизнь превратится в обёртку от её новых туфель.

Мы мечтали о внуках, о семейных праздниках в этих стенах. Но не такой ценой.

Сказать ли Серёже правду? Если скажу потеряю сына. Если промолчу буду засыпать под её нетерпеливый шёпот: «Ну когда же?».

Молюсь, чтобы он очнулся. Но с каждым днём его глаза становятся всё пустее. Он как загипнотизированный заяц перед удавом. А она уже обвивает его кольцами.

Было ли у вас подобное? Как спасти сына, не разорвав последнюю нить? Ведь сердце кровью обливается, когда твой мальчик растворяется в чужих глазах… ради той, что считает наши вздохи обратным отсчётом до её «законного» пира.

Помогите. Пока мы ещё дышим.