**1 октября.**
Ранним сентябрьским утром я приехала в деревню. Солнце едва золотило крыши, в автобусе пахло бензином и мокрым пёсьим мехом, за окном мелькали поля, уже тронутые рыжинкой. В резиновых сапогах, с рюкзаком за плечами, я везла тётке две банки кофе — гостинец из города. Сидела у окна, подперев подбородок, и думала: зачем еду? Квасить капусту? Или просто убежать от этой вечной круговерти — работа, метро, пустая квартира? Ответа не знала. Только чувствовала, как деревня тянет меня магнитом туда, где бабушка учила меня плести венки из одуванчиков, а летние вечера пахли парным молоком.
Дорога казалась бесконечной. Когда автобус остановился у покосившегося столба с табличкой «Малиновка», я вышла, вдохнула прохладный воздух и улыбнулась. Всё как прежде: скрип колодезного журавля, лай соседской Шарихи, терпкий запах упавших яблок. Поправила рюкзак и зашагала к дому тётки Марфы.
Тётка, как и ожидалось, копошилась на огороде — в цветастом платке, с ведром в руках.
— О, Алёнка приехала! — крикнула она, выпрямляясь среди грядок. Лицо, обветренное и доброе, расплылось в улыбке. — Думала, передумаешь! Сейчас руки помою — и к тебе.
Я кивнула, толкнула скрипучую калитку. Дом стоял тёмный от времени, но уютный, будто обнимал тебя с порога. Внутри пахло сеном, сушёной мятой и чем-то ещё — прошлым, которое не объяснить словами. На кухонном столе лежали кочаны капусты, круглые, как детские головы, рядом — ножи, миски и деревянная сечка, будто из бабушкиного сундука.
— Сразу за дело? — спросила я, скидывая куртку.
— Чего тянуть-то? — тётка вытерла руки об фартук. — Пока солнце, пока руки не отвалились.
Через полчаса мы сидели во дворе у дубовой бочки. Я шинковала капусту, тётка солила, пересыпая морковкой и перцем-горошком. Воздух был пропитан свежестью, изредка доносилось мычание коровы да скрип телеги. Руки работали сами, а мысли уносились куда-то в детство — к бабушкиным пирогам, к вечерам у печки, когда за окном выл ветер, а в избе было тепло и безопасно.
— Алён, а Степана помнишь? — вдруг спросила тётка.
— Как не помнить, — фыркнула я. — В третьем классе он мне косу в чернила окунал!
— То давно было, — тётка хмыкнула. — Теперь парень — загляденье. Дом новый, хозяйство крепкое. Один только…
Я подняла бровь, но промолчала.
— Говорил: «Алёна приедет — помогу». Сам бочку приволок, кочаны поднёс…
Я пожала плечами. Какое мне дело? Я же городская, на неделю приехала — и обратно. Но деревня будто обняла меня и не хотела отпускать. Скрип половиц, шелест листвы — всё шептало: «Останься».
Назавтра тётка ушла в лавку, оставив меня одну. Нож ритмично стучал по доске, белые ленты капусты ложились в бочку. Вспомнила, как бабушка говорила: «Не торопись, ладно? Капуста ласку любит». И тут…
— Привет.
Я вздрогнула, чуть не порезав палец. Обернулась — Степан. Высокий, в поношенной телогрейке, с глазами, будто насквозь видящими. В руках — ведро воды.
— Не пугайся, — усмехнулся он.
— Да я и не… — отложила нож.
Он заглянул в бочку.
— Ловко у тебя. Часто квасишь?
— У тётки каждую осень, — ответила я, чувствуя, как щёки теплеют.
Он присел рядом. От него пахло лесом, дымком… чем-то тёплым.
— Ты… душисто пахнешь, — вдруг сказал он. — То ли мылом, то ли яблоками.
Я смутилась.
— Это… лавандовое мыло.
— Красиво, — просто сказал он.
— Ты чего такой… смирный стал? — спросила я, чтобы разрядить тишину.
Он ухмыльнулся.
— А я всегда такой. Просто… дураком был. Ты мне нравилась. Потому и дразнил.
Сердце стукнуло громко, будто хотело выпрыгнуть. Мы молча сидели у бочки, и всё вокруг казалось на своих местах.
Когда тётка вернулась, Степан уже ушёл.
— Ну что, говорил с тобой? — прищурилась она.
— Говорил.
— И?
— И всё.
Тётка рассмеялась:
— Всё ещё впереди.
На третий день я проснулась раньше обычного. Небо хмурилось, но было тепло. Степан пришёл с банкой мёда.
— Наш, с пасеки, — сказал, протягивая.
— Спасибо… зачем?
— Так… чтоб сладко было.
Мы пили чай, болтали о пустяках. Мне было легко, как давно уже не было. Потом я пошла за полотенцем и в сенях увидела: Степан стоял у крыльца, держа мой передник. Поднёс к лицу, вдохнул и прошептал:
— Вот бы жену такую…
Я вышла. Он обернулся, смущённый.
— Ты… слышала?
— Слышала.
Он шагнул ближе. В глазах — столько тепла, что внутри что-то дрогнуло.
— Можно завтра прийти? — спросил он.
— Приходи.
К концу недели капуста была заквашена. Я сидела на крыльце, глядя на закат. Тётка присела рядом:
— Домой собираешься?
Я молчала.
— Хорошо — это когда сердце на месте, — сказала она и ушла.
Наутро бабы у колодца шептались: «Городская-то со Степой крутится!» Я прошла мимо, улыбаясь. Пусть болтают.
А вечером он пришёл просто так. Мы гуляли по деревне, он держал мою руку. Кто бы знал, что сердце можно потерять у капустной бочки? Но так и вышло. И теперь Малиновка — больше чем воспоминание. Теперь это дом.
