Обида длиною в жизнь
– Мама, ну что ты молчишь? – Анна (я) стояла у окна кухни, наблюдая, как её мать медленно перебирает гречку. – Даша же извинялась уже сто раз. Сколько можно держать обиду?
Татьяна Ивановна не подняла головы. Её пальцы методично отделяли хорошие крупинки от мусора, словно эту работу требовалась особая концентрация.
– Извинялась, говоришь? – голос прозвучал ровно, без эмоций. – А где она была, когда мне плохо было? Где была твоя драгоценная Дашка, когда я в больнице лежала?
Анна вздохнула. Эта история тянулась полтора года, а каждый раз, когда заходила речь о младшей сестре, мать сжималась, как будто её покрывала невидимая стена.
– Мам, она же объясняла. У неё тогда Марина болела, температура под сорок была. Не могла же она оставить маленького ребёнка!
– Не могла, – передразнила Татьяна Ивановна. – А когда ей деньги были нужны на квартиру в Москве, тогда могла прибежать. Тогда и Маринка не мешала, и работа подождала.
Анна села напротив матери. В свои пятьдесят три года она чувствовала себя уставшей от этой семейной напряжённости. Быть посредником между матерью и сестрой оказалось невыносимо трудно.
– Мама, послушай. Даша правда переживает. Она плачет каждый день. У неё же не было выбора тогда.
– Выбор всегда есть, – отрезала мать. – Могла бы хотя бы позвонить, узнать, как дела. А она что сделала? Просто исчезла, как в тумане.
Анна вспомнила тот кошмарный период. Мать попала в больницу с сердечным приступом как раз в тот момент, когда Дарья со своей дочерью Маринкой, трёх лет, металась по клиникам. У ребёнка была высокая температура, подозревали менингит.
А тут ещё эта спешка с квартирой. Даша с мужем копили на жильё пять лет, и вдруг подвернулся отличный вариант, требовавший принятия срочного решения. Мать, как раз тогда, согласилась помочь деньгами, но потом случился приступ.
– Заметь, что самое обидное, – продолжала мать, не отрываясь от гречки. – Не то, что не приехала. А то, что даже не пыталась. Ни разу не позвонила, чтобы узнать, жива ли я.
– Мам, она же боялась…
– Чего боялась? Что я ей выскажу всё, что думаю? Так я и сейчас готова выскажу. Пятьдесят лет я её растила, все силы отдала. А когда стало плохо, оказалось, что я никому не нужна.
Голос Татьяны Ивановны дрогнул, и Анна увидела, как блеснули слёзы в её глазах. Вот оно, самое глубокое болезненное место. Не просто обида, а глубочайшая боль непонимания и предательства.
– Мам, ты же знаешь, как Даша тебя любит. Помнишь, как она за тобой ухаживала, когда у тебя нога болела? Месяц каждый день приезжала, продукты носила, уборку делала.
– Помню, – кивнула мать. – И поэтому ещё больнее. Думала, можно на неё положиться. А оказалось – нет.
В этот момент зазвонил телефон. Анна взглянула на экран и увидела имя сестры.
– Это Даша. Может, поговоришь с ней?
– Нет, – твёрдо сказала мать. – И не проси. Сказать мне нечего.
Анна ответила на вызов и вышла в коридор.
– Как дела? Удалось что-то решить? – взволнованный голос сестры прорезался сквозь трубку.
– Даша, она не хочет разговаривать. Я не знаю, что делать.
– Аня, скажи ей, что я готова на всё, лишь бы она простила. Я не могу так больше. Маринка постоянно спрашивает, почему бабушка на нас сердится.
– А ты как ей объясняешь?
– Говорю, что бабушка больна. Как я могу трёхлетнему ребёнку объяснить, что такое обида? Помоги мне, Аня. Я схожу с ума от этого молчания.
Анна посмотрела в сторону кухни, откуда доносился звон посуды. Мать, видимо, принялась мыть крупу.
– Даша, а ты подумала о том, чтобы просто приехать? Без предупреждений, сразу.
– Я боюсь. Вдруг она меня не пустит? Или вовсе захлопнёт дверь?
– Тогда будешь стоять у двери, пока не откроет. Понимаешь, мама ждёт не слов, а поступка. Ей нужно понять, что ты борешься за вас.
В трубке повисла пауза.
– Ты права… Завтра же приеду. С утра.
После разговора Анна вернулась в кухню. Мать уже поставила кастрюлю на плиту и резала лук.
– Это Даша звонила? – спросила она, не поворачиваясь.
– Да. Завтра хочет приехать.
Рука с ножом замерла.
– Не нужно. Пусть не приезжает.
– Мам, может, стоит выслушать? Вы же родные люди. Как ссора важнее семьи?
Татьяна Ивановна резко обернулась. В её глазах мелькнул гнев.
– Какая-то ссора? Аня, ты понимаешь, что говоришь? Я чуть не умерла тогда! Лежала в реанимации и думала: почему Дарья не звонит? Может, с ней что-то случилось? С Маринкой?
Мать вытерла руки полотенцем и села за стол.
– Я просила медсестру каждый день докладывать тебе, узнать, всё ли с Дашей в порядке. А она, в это время, рядом. Всеми силами справляется. Знала, что я в больнице, и молчит.
– Мам, она же не знала, что так серьёзно. Ты сама сказала мне не пугать её раньше времени.
– Сказала. Но когда стало плохо, когда врачи не обещали ничего хорошего, я просила тебя позвонить ей. А услышала: «Мама, она сейчас не может приехать, у них проблемы».
Анна помнила тот разговор. Как мучительно было выбирать между просьбой матери и объяснениями сестры. Даша тогда металась между больницей, где лежала Марина, и нотариусом, который оформлял документы.
– Мам, попробуй понять. У Дарьи тогда рушился весь мир. Ребёнка чуть не потеряла, квартиру могли не получить. Она страдала.
– А у меня что, мир не рушился? – горько усмехнулась мать. – Лежу, не могу дышать, сердце колотится. А думаю только об одном – увидеть дочь.
– Но ты же видела. Я каждый день приезжала.
– Да, ты приезжала. И за это благодарна. Но почему одна дочь может найти время для больной матери, а другая – нет?
Анна не знала, что ответить. В глубине души понимала, что мать права. Тогда, полтора года назад, ей тоже было обидно на сестру. Казалось, что та поступает эгоистично. Но время притупило эти чувства, а у матери боль выросла.
– Знаешь, что я поняла за эти месяцы? – мать продолжила. – Для Дарьи я важна только тогда, когда ей что-то нужно. А когда нужна я – её нет рядом.
На следующий день Анна проснулась от звонка в семь утра.
– Аня, я уже еду к бабушке. Не спала всю ночь, думала, что сказать.
– Даша, главное – говори от души. Не пытайся простить себя, просто объясни, что чувствуешь.
Анна положила трубку и попыталась представить, как пройдёт встреча. Обе женщины упрямые, обе пережили конфликт, но никто не хочет уступить первыми.
К десяти утра Дарья стояла у материнской двери, сжимая букет белых хризантем. Любимые цветы. Сердце билось так громко, что казалось, его слышат соседи.
Она звонит – дверь приоткрылась. Мать выглядела старшей. Волосы стали седыми, вокруг глаз – морщины.
– Здравствуй, бабушка, – тихо сказала Дарья.
– Здравствуй… – ответила мать и пропустила дочь внутрь.
Они сели за тот же стол, с которым Анна вчера разговаривала.
– Цветы… – мать взглянула на букет.
– Я помню, что ты их любишь… – Дарья положила цветы на стол. – Бабушка, не знаю, с чего начать…
– Начни с того, почему полтора года молчала?
Слёзы навернулись у Дарьи.
– Боялась. Боялась, что ты умрешь, а я ничего не смогу сделать. Лежала с Маринкой, температура не спадала. Не могла приехать. Квартира…
– Квартира важнее?
– Нет! – вскрикнула дочь. – Но я думала, что нужно всё решить, а потом приехать. А каждый день что-то преграждало путь…
Они сидели молча. За окном слышались голоса детей.
– Бабушка, я каждый день думала о тебе. Просила Аню передать, что люблю. Но не могла звонить. Не могла объяснить, что дочь важнее матери.
Мать долго смотрела на цветы.
– Не то, что ты не приехала. А то, что я поняла: для тебя я не самый близкий человек.
– Это не так!
– Тогда объясни, как можно любить человека, но не найти для него времени?
Дарья судорожно искала слова.
– Я думала, что у нас ещё будет время. Что ты поправишься, и мы всё наверстаем. Не понимала, что может быть так серьёзно…
– А если бы умерла? Что бы ты делала?
– Не знаю… Наверное, сошла бы с ума от вины…
Они снова замолчали. За окном играли дети.
– Бабушка, я понимаю, что словами этого не искупить. Но скажи, что мне делать? Как вернуть твоё доверие?
Мать встала у окна.
– Не знаю. Полтора года думала об этом. Злилась, плакала. Но так и не придумала, как простить предательство.
– Это было не предательство! Это была ошибка.
– А какая разница? Результат-то один.
Дарья коснулась плеча матери.
– Поверь, я похудела на десять килограммов, не сплю, Маринка спрашивает, почему бабушка нас не любит. Что мне ей отвечать?
– А что отвечаешь?
– Говорю, что бабушка болеет. Но она ведь не дура. Понимает, что что-то не так.
Мать вздохнула. Внучка… Единственная радость. Как же она скучала по её смеху.
– Как она?
– Очень выросла. А вечером говорит: «Мама, давай к бабуле съездим и попросим прощения. Вдруг она нас простит?» Трёхлетний ребёнок понимает больше, чем мы.
Сердце матери сжалось. Она вспомнила, как читала Даше сказку о Колобке, а Маринка смеялась в голос.
– Мама, я не прошу сразу всё забыть. Но дай шанс исправиться. Дай нам с Маринкой вернуться в твою жизнь.
Мать долго смотрела на фотографию внучки.
– Обида – тяжёлый груз. Она съедает изнутри.
– Тогда давай растолкнём её. Вместе.
– Доверие восстанавливается годами.
– Я готова потратить на это всю жизнь.
Мать обняла дочь.
– Попробуем. Но с условием: больше ни одной недоговорённости. Если что-то случится – говори сразу.
– Обещаю.
На следующий день Анна получила сообщение: «Спасибо. Мы помирились. Завтра привезу Маринку».
А вечером мать сказала: «Аня, спасибо за терпение. Ты права – родные дороже любых обид».
Полтора года семейной драмы подошли к концу. Конечно, впереди ещё долгий путь, но главное сделано – стена рухнула.
Маленькая Маринка, увидев бабушку, закричала и кинулась к ней. А Татьяна Ивановна, крепко обняв внучку, поняла: прощение лечит не только того, кого прощают, но и того, кто прощает.
