Ссора из-за бабушкиного наследства
Когда моя бабушка, Мария Ивановна, ушла из жизни, оставив мне свою уютную «двушку» в спальном районе и скромные сбережения в рублях, я, Татьяна, ощутила странную смесь печали и облегчения. Это была её последняя забота, словно она и после смерти хотела меня поддержать. Но не успела я осилить горе, как объявилась мать — Елена Дмитриевна, которую не видела добрых двадцать лет. Она нашла меня, будто по GPS, и с порога заявила: «Таня, давай продадим бабушкину квартиру и поделим деньги». Вот это поворот! Женщина, исчезнувшая из моей жизни, когда мне было десять, теперь претендует на наследство? Это не просто спор о деньгах — это старый шрам, который она решила ковырять.
Мне тридцать два, я замужем за Димой, у нас своя жизнь и планы. Бабушка растила меня с тех пор, как мать однажды собрала вещи и уехала «на поиски счастья». Ни звонков, ни писем — будто и не было у неё дочери. Мария Ивановна стала мне всем: и мамой, и папой, и лучшей подругой. Она крутилась, как белка в колесе, чтобы у меня были учебники, пекла ватрушки по выходным и учила штопать носки. Её квартирка с советскими обоями — мой единственный настоящий дом. И теперь, когда её нет, эти стены — всё, что осталось от её тепла.
Мать объявилась через месяц после похорон. Откуда? Зачем? Позвонила, будто так и надо: «Тань, насчёт наследства поговорить надо». Я, дура, подумала — может, хочет помириться? Но в кафе «Калинка» она сразу перешла к делу: «Квартиру продаём, деньги пополам. Я ведь тоже дочь, мне положено». Положено? Да она даже на похороны не приехала! Я еле сдержалась: «Мам, ты двадцать лет нас не вспоминала. Бабушка одна тянула меня. С чего вдруг ты теперь претендуешь?» Она обиженно надулась: «Таня, у меня тоже жизнь не мёд». А у нас с бабушкой, значит, была элитная клиника? Я вспомнила, как Мария Ивановна ночами пересчитывала копейки, чтобы купить мне платье на выпускной, пока Елена Дмитриевна «строила карьеру» где-то в Питере. «Бабушка всё оставила мне, — твёрдо сказала я. — Её воля». Но мать не отступала: «Не договоримся — пойду в суд».
Суд? После двадцати лет молчания? Я выбежала из кафе, сжимая сумку так, что пальцы побелели. Дома Дима чуть не разнёс табуретку: «Да она вообще не в своём уме! Это твоё, и никаких разговоров!» Но дело не в деньгах — это память, последняя ниточка к бабушке. Продать её дом — всё равно что предать. А делить с матерью, для которой я двадцать лет была пустым местом? Сердце разрывалось.
Я перерыла старые фото, пытаясь понять, почему мать так поступила. Бабушка редко о ней говорила, но я знала — Елена Дмитриевна металась по стране в поисках «лёгкой доли». Видимо, не нашла, раз вернулась за своей «законной частью». На минуту я задумалась: отдать ей немного, лишь бы отстала? Но представила бабушкины глаза — добрые, усталые — и передумала. Это не просто стены, это мой долг перед ней.
Подруга Людка, выслушав историю, хлопнула по столу: «Тань, к адвокату! Пусть её в суд тащит — ноль шансов, если завещание на тебя!» Адвокат подтвердил: мать не получит ничего, разве что докажет, что жила на бабушкиной шее. Но я боюсь не суда — боюсь, что эта тяжба похоронит последний шанс на мир между нами. Я мечтала, что она вернётся, обнимет, скажет «прости». А получила — дележку квадратных метров.
Теперь жду развязки. Мать то ноет в трубку: «Давай по-хорошему», то пугает юристами. Я молчу, но каждый звонок — как удар. Дима твердит: «Держись, всё будет норм». А в голове — карусель: может, я слишком жёсткая? Могла бы и поделиться? Но потом слышу бабушкин шёпот: «Танюша, это твой дом». И понимаю — не отдам. Не ради денег, а потому что это единственное, что осталось от её любви. А мать… Пусть пожинает то, что посеяла. Как и я.
