Было дело давно…
— Антонида Сергеевна, вы не имеете права так со мной разговаривать! — голос Надежды дрожал от обиды. — Я здесь тружусь уже полгода!
— А я — двадцать лет! — резко оборвала её заведующая. — Запомни раз и навсегда: ты здесь пустое место! Пока не заслужишь уважения, будешь делать то, что велят, и не пикнуть!
Надя стояла посреди конторы, чувствуя, как на неё пялятся коллеги. Кто-то потупил взгляд, кто-то уткнулся в бумаги, делая вид, что не слышит. Лишь Глафира из соседнего кабинета тихо качнула головой, будто жалея.
— Но я же всё делаю как положено! Отчёты сдаю в срок, посетителей принимаю…
— Никто не жаловался? — Антонида Сергеевна подняла бровь. — А кто вчера звонил, возмущаясь, что его заставили ждать сорок минут?
— У меня был срочный клиент! Разве я могу разорваться?
— Вот именно — не можешь! Потому и сидишь на побегушках! Думаешь, корочка из института делает тебя специалистом? — Заведующая повышала голос, явно получая удовольствие. — Таких, как ты, я за свою жизнь сотнями видела! Приходят, фыркают, а через месяц — в слезах и заявление на стол!
Надя сжала кулаки. В груди всё сжалось от стыда. Она знала — сейчас вся канцелярия слушает, а завтра этот разговор будут шепотом обсуждать за чаем.
— Хорошо, — прошептала она. — Что делать?
— Вот умница! — Антонида Сергеевна самодовольно кивнула. — Разберёшь архив. Там бумаги за последние пять лет в хаосе. Приведёшь в порядок — тогда поговорим.
— Но это же не моя обязанность! Я делопроизводитель, а не архивариус!
— А я тебе что сказала? Ты здесь — ноль! Пока я не решу иначе, будешь делать, что велят. Не нравится — дверь на улицу никто не запирал.
Заведующая развернулась и зашагала в свой кабинет, громко цокая каблуками. Надя осталась стоять, чувствуя, как в висках стучит от злости.
— Не кипятись, — шепнула Глафира. — У неё нрав такой. Со всеми новичками так.
— Как можно так унижать людей?
— Ты знаешь, — оглянулась Глафира, — её саму в молодости ломали. Начальница, Матрёна Фоминична, и вовсе чудовищем была. Заставляла полы мыть, чай носить. А теперь она так же других муштрует.
— Это не оправдание, — процедила Надя.
— Конечно нет. Но у нас тут как в армии — кто выдержал, тот и остался.
Вечером муж, Тихон, встретил её вопросом:
— Что-то случилось?
— Унизили при всех, — Надя швырнула сумку на тахту. — Отправили в подвал бумаги перебирать.
Тихон нахмурился, выслушал историю до конца и хлопнул ладонью по столу:
— Да как она смеет?!
— А что делать? Увольняться? На твою учительскую зарплату нам с ребёнком не прожить.
— Найдём что-нибудь…
— Полгода искали эту работу! — Надя сгорбилась. — Теперь держаться надо.
Назавтра она спустилась в архив — сырую комнату без окон, заваленную пыльными папками. К обеду уже навела порядок в половине шкафа.
— Как дела? — заглянула Глафира.
— Ковыряюсь. А что там наверху?
— Антонида Сергеевна бухгалтера отчитывает. Напрасно — девочка работу сделала как надо.
— Почему никто не заступится?
— Помнишь Веру Степанову? Три года назад работала. Один раз возмутилась — на следующий день увольнение. Начальница нашептала директору, будто Вера клиентов обижала.
Надя замолчала. Теперь ясно — страх здесь правит бал.
К концу недели архив был готов. Но Антонида Сергеевна, осмотрев работу, скривилась:
— Не так! Должно быть по алфавиту!
— Но вы же говорили — по годам!
— Говорила? — начальница фальшиво удивилась. — Переделывай!
Надя схватилась за виски. Это был уже третий вариант сортировки.
В понедельник ей поручили обзванивать должников.
— Никакой жалости! — напутствовала Антонида Сергеевна. — Должны — пусть платят!
Первые звонки Надя делала вежливо, но начальница потребовала жёсткости:
— Не слушай их нытьё! Дави!
К вечеру голос Нади огрубел, а в глазах появилась новая, чуждая твёрдость.
Через месяц Антонида Сергеевна вызвала её к себе:
— Не плохо справляешься. Вижу — учишься. Но понять надо главное — здесь слабакам не место.
— Я поняла, — тихо ответила Надя.
— Что именно?
— Что… работа важнее жалости.
— Верно. Я тоже когда-то сочувствовала. Пока мне не объяснили: «Ты здесь — никто».
Той ночью Надя плакала в подушку. Она чувствовала — та, прежняя Надя, которая верила в справедливость, умирает. На её месте вырастал кто-то другой — холодный, расчётливый.
— Ты стала… другой, — как-то сказал Тихон.
— Просто научилась жить, — ответила она.
Но по ночам ей всё ещё снилась та девушка, которая полгода назад верила, что можно оставаться человеком…
