Один день, разрывающий сердце
Старая автобусная остановка у рынка. Ветер гонял по тротуару пыль и обрывки газет. Женщина стояла у обочины, пряча сигарету в ладони. В другой руке — потрёпанная сумка, оттягивающая плечо, будто в ней лежала не вещь, а вся её жизнь. Она не выглядела ждущей автобус. Скорее цеплялась за этот клочок асфальта, как за последнюю твёрдую точку в мире, который давно размылся до серой мути.
Её звали Татьяна, и ей было сорок девять. Со стороны — моложе: острые скулы, волосы, собранные в небрежный пучок, глаза — светлые, но с глубиной, в которой читались годы одиночества. Внутри же она была пустой. Не сломленной, не побеждённой, а именно пустой. От бесконечных дней, похожих друг на друга, как две капли воды. От маршрутов, что повторялись, словно заевшая пластинка. От разговоров, где «нормально» стало универсальным ответом на все вопросы. От тишины, затянувшей квартиру, как паутина.
В семь утра её разбудил скрип двери — сын, Дмитрий, уходил в университет. Бросил «пока» через плечо, даже не заглянув на кухню. Она лежала, глядя в потолок, будто трещины на штукатурке могли дать ответ. Потом поднялась. Подошла к зеркалу. Отражение было безжизненным — ни злости, ни печали, просто маска. Выпила кофе, прислонившись к столешнице. Накинула пальто. Выход. Остановка. Всё как всегда.
Сегодня она ехала в центр Екатеринбурга — подать бумаги в налоговую, затем к неврологу, а если повезёт, купить Диме тёплую куртку. Шла по обледеневшему тротуару, лавируя между прохожими, прижимая сумку к животу, словно боялась, что её вырвут. По дороге купила два пирожка с капустой. Один съела, второй завернула в салфетку — для старика, который обычно сидел у метро. Но сегодня его не было. Пирожок остался лежать на скамейке. На всякий случай.
В поликлинике — очередь. Бабушки, будто на посиделках, обсуждали цены, внуков и как «раньше врачи были добрее». Татьяна сидела в углу, листая телефон. Новости пестрели катастрофами, звёздами и чужими жизнями, далёкими, как другая планета. Она выключила экран. Не потому, что устала. Просто стало нечем дышать.
Врач бормотал что-то про «нервное истощение» и «необходимость брать паузу». Она кивала, но слова пролетали мимо, как снег за окном. Внутри рвалось: где? Где можно выдохнуть? Где не надо быть сильной, обязательной, необходимой? Хоть на час.
На улице подморозило. Ветер резал щёки. Татьяна купила кофе в стаканчике, сжимая его, будто он мог согреть не только пальцы. Присела на скамейку в сквере, прикрывая лицо шарфом. Рядом опустился мужчина — лет пятидесяти, с морщинами у глаз и голосом, похожим на потрёпанную книгу. Он не смотрел на неё, просто сказал:
— Холодно. А идти некуда.
Татьяна кивнула, будто он прочитал её мысли.
Они разговаривали. О погоде. О подорожавшем хлебе. О том, как жизнь стала жёстче. Он рассказал, что работает сторожем на складе, что жена уехала к сестре в Пермь и, кажется, не вернётся. Что её письма лежат в столе нераспечатанными. Татьяна упомянула работу в библиотеке, мать, которая забывает лица и называет её именем давно умершего отца. Говорили без надрыва, будто горе было просто частью пейзажа.
Потом замолчали. ПиОн встал, кивнул на прощание, а она подумала, что сегодняшний день, такой же серый и обычный, вдруг стал чуточку легче.
