Дневник.
Предательство близких.
Тяжелее всего, когда предают свои. Боль от этого гложет душу сильнее любого ножа. Меня зовут Светлана, и это история о том, как я лишилась не только отчего дома, но и веры в родных людей.
Моя младшая сестра Алина всегда была баловнем судьбы. Ей спускали то, за что меня ругали. Мои ошибки обсуждали годами, её — тут же находили им оправдание. Я молчала. Всю жизнь. Думала, родители любят нас обеих, просто по-разному. Оказалось, заблуждалась.
Последние десять лет я жила бок о бок с матерью и отцом. Когда мать заболела, я каждый день натирала ей спину мазью, варила бульоны, меняла постель. После инсульта отца я с мужем возила его по больницам, кормила с ложки, поднимала ночами. Алина в это время жила в Сочи, выставляла в инстаграм фото с вечеринок и звонила родителям раз в полгода.
Три года назад они купили ей квартиру. Просто так. Сказали: «Ей тяжелее». Мне не досталось ни рубля. Пришлось брать ипотеку, чтобы купить хоть какую-то крышу над головой. Хорошо, что родители мужа помогли — иначе до сих пор выплачивала бы.
Тогда я промолчала. Решила: ладно, раз Алине дали квартиру, значит, дом оставят мне. Ведь я здесь, я ухаживаю, я не прошу — просто надеюсь на честность. Но жестоко ошибалась.
Два года назад мать стала вести себя странно. Раздражалась по пустякам, искала поводы для скандалов, обвиняла в том, чего я не совершала. Чувствовала — что-то не так. Пока соседка не проговорилась: дом уже не наш. Его тихо оформили на Алину. Без слов, без обсуждений.
Проверила в Росреестре — правда. Дом, где я выросла, где выхаживала отца, где ночами дежурила у материнской кровати, больше даже не их. Теперь он принадлежит Алине.
Как? Почему? Отец же не мог подписать — он парализован! Какой нотариус позволил это? Или подпись больного человека — тоже товар?
Рыдала неделю. Хотела судиться — сделка с подлогом. Но передумала. Не хочу тратить годы на тяжбы, которые, возможно, проиграю. Всё уже продумано, подписано, заверено.
Мать и сестра вычеркнули меня из жизни. Теперь и я их вычеркиваю.
С той поры не ступала на порог того дома. Не звоню, не пишу. Для них я — чужая. И пусть. Но забыть не могу. И не прощу. Особенно Алину. Она всегда завидовала: то моим оценкам, то мужу, то работе. Шипела: «Тебе всегда везёт». Теперь «повезло» ей. Забрала дом, землю, даже наши детские фото вывезла. Оставила меня у разбитого корыта.
А мать… Не понимаю, как она могла так поступить. Разве можно одну дочь вознести, а другую выбросить, как мусор?
Отец, будь в сознании, не допустил бы. Он ценил меня. Знал, сколько сил, лет, здоровья я отдала семье. Но теперь он — заложник беспомощного тела. А я — заложница их предательства.
Молюсь иногда. Не о мести. Прошу, чтобы Бог расставил всё по местам. Чтобы они хоть раз почувствовали ту боль, что терзает меня. Чтобы и им однажды некуда было вернуться.
Чуда не жду. Но верю: справедливость вершится — пусть не сейчас, пусть не при мне. Жадность и подлость не остаются безнаказанными.
А мне остаётся одно: не ожесточиться. Не разувериться в людях. И жить. Без них.
Вывод: родная кровь — не гарантия верности. Иной раз чужой человек окажется ближе, чем семья.
