«Сейчас ты собираешь свои вещи и исчезаешь из жизни моего сына навсегда»: как женщина, ставшая мне матерью, превратилась в мой кошмар

В четырнадцать я мечтала, чтобы Евдокия Семёновна усыновила меня. Мать моего одноклассника Кирилла — строгая, элегантная, с тёплыми руками — она была всем, чего так не хватало в моей жизни. Моя собственная мать уже погрязла в водочном угаре, отец давно растворился во тьме, а наш дом превратился в прокуренную конуру, где скандалы были обычным делом. А у Кирилла — чистота, запах свежей выпечки, спокойствие.

Евдокия Семёновна часто оставляла меня у себя ночевать. Учила, как правильно подбирать бельё, показывала, как закручивать волосы в пучок, шептала: «Ты заслуживаешь большего». Я доверяла ей всё: она покупала мне платья, лечила ангину и гордилась, когда я получила пятёрку по литературе. Тогда я думала: вот бы так всегда. И клялась, что когда-нибудь отблагодарю её.

Кирилл был старше на три года. После школы уехал в Москву, поступил в институт, а я выбрала педучилище в Рязани — сама, без взяток. Конечно, не без помощи Евдокии Семёновны — она прислала мне пять тысяч рублей, чтобы я не выглядела бедной родственницей среди однокурсниц, подарила телефон и дублёнку. Я подрабатывала в книжном магазинчике, жила скромно, но безмятежно.

Мы с Кириллом столкнулись случайно, когда я была на третьем курсе, а он уже работал в солидной фирме и приехал навестить родных. Между нами пробежала искра, будто судьба наконец улыбнулась. Он велел мне бросить работу — «Тебе нужно учиться, а не разгружать ящики». Мы поселились вместе — в квартире, купленной ему отцом. Только попросил: «Никому не говори. Особенно матери». Я не спрашивала почему.

Когда я забеременела, он поехал к родителям — объявить. Вернулся мрачнее тучи. «Они не в восторге», — пробормотал. Мы расписались тихо, без колец, без гостей. Я не обижалась — мне было всё равно, лишь бы мы были вместе.

А потом… Я стояла на кухне, помешивая борщ. До родов оставалось три недели. Вдруг щелчок замка — и на пороге возникла Евдокия Семёновна. Но не та, добрая, что спасала меня когда-то, а чужая, с перекошенным от злобы лицом.

— Вот как ты подгадала, стерва? — прошипела она, не переступая порог. — Безродная шлюха! Думала, пристроилась? Моего сына в ловушку загнала, а теперь удивляешься? У него есть невеста, из приличных. А ты… исчезнешь. Сейчас.

Я обхватила живот, слова застряли в горле.

— Вот деньги. Снимешь комнату. Когда начнутся схватки — позвонишь. Мы договорились: ребёнка заберут нормальные люди, он будет жить по-человечески. Тебе в роддоме дадут справку о смерти. Всё чисто. Получишь компенсацию. Такси ждёт.

Я рухнула на пол. Нет, я не согласилась. Я сбежала. Молча. Кириллу не сказала. Не хотела ломать его жизнь.

Роды начались в срок. Очнулась в реанимации. Врач смотрел на меня печально: «Соболезную. Мальчик. С пороками. Не выжил». Но я знала — он был здоров. Все УЗИ, все анализы были безупречны.

После выписки я пришла к Евдокии Семёновне. Умоляла: скажите, где мой ребёнок? Она холодно взглянула и набрала «03». Сказала, что у меня помутнение рассудка. Меня увезли в психушку. Диагноз — «реактивный психоз». Месяц ада.

Когда меня выпустили, я рассказала Кириллу правду. Он не поверил. Обозвал лгуньей. Через месяц подал на развод.

Теперь я живу в общаге. С работы в школе меня выгнали — после больницы не продлили договор. Иногда подрабатываю, иногда просто… пью. Сегодня день рождения моего сына. Ему должно было исполниться три года. И я верю — он жив. Где-то далеко. А в ушах до сих пор звенит её голос: «Ты исчезнешь. Навсегда».