Девять лет я ухаживала за его больной матерью, а он променял меня на другую.
Одиннадцать лет я шла рядом с мужчиной, в которого верила как в свою судьбу. Девять из них прошли под гнётом его матери, чья болезнь превратила наш дом в поле бесконечной войны. Я отдала всё — здоровье, молодость, душу, — а взамен получила лишь пепел в сердце и предательство, которое до сих пор жжёт, как раскалённый утюг.
Первые два года с Игорем напоминали волшебный сон. Мы жили в тихом городке под Казанью, грелись в лучах друг друга, мечтали о будущем, дышали свободой. Но всё рассыпалось в прах, когда его мать, Людмила Семёновна, перенесла инсульт. Это случилось прямо во время её мастер-класса на сельской ярмарке, где она хвасталась своими постными пирогами. Она была одержима свёклой — её борщи, винегреты и даже торты из этого корнеплода знал весь район. Людмила гремела в своих кругах: строгая вегетарианка с пылающим взглядом, она вела канал, собирала толпы подписчиков и выглядела так, что соседки шептались за её спиной.
Её одержимость разрушила семью задолго до нас. Мой свёкор, уставшийся от бесконечных каш и компотов, сбежал, бросив жену одну. Людмила не сдавалась: она молилась, проповедовала очищение духа и даже попала на местное телевидение. Но слава обернулась бедой. В день съёмок её тело сдало. Прямо на площади она рухнула без сознания, и «скорая» умчала её в больницу. Ни её пост, ни молитвы не помогли — удар был страшным.
Когда мы забрали Людмилу Семёновну домой, от прежней гордой женщины осталась лишь тень. Анемия, нервный срыв, выпавшие волосы — её тело кричало о годах лишений. Но настоящий кошмар начался, когда она отказалась от вегетарианства. Теперь она требовала еду, от которой раньше морщилась: пельмени с бараниной, осетрину под хреном, шоколадные трюфели. Каждый её каприз сопровождался уколом: «Если я умру, не попробовав этого, ты никогда себе этого не простишь, Лера!» Я, стиснув зубы, готовила, металась по магазинам, тратила последние рубли на её причуды.
Так начались мои девять лет ада. Каждый день я мчалась домой в обед, чтобы накормить Людмилу, перевернуть её, помыть, сменить подгузник. Тянула её в душ, чистила зубы, терпела упрёки. Мои дети, Даша и Артём, видели меня реже, чем свою бабку. Я не могла бросить её — она была матерью моего Игоря, а я верила, что так должно быть.
А Игорь жил, как будто ничего не происходило. Ходил на работу, а его забота о матери сводилась к редким поцелуям в лоб и случайным покупкам селёдки или пряников. Я тянула всё, пока он карабкался по карьерной лестнице. Со временем он стал большим начальником, а я — измождённой тенью, забывшей, что такое сон.
Людмила умерла, и я подумала — теперь мы заживём. Но через полгода Игорь огорошил меня: он уходит. «Ты мне осточертела, Лера, — сказал он. — Превратилась в замухрышку, а дети — в обузу. Я встретил молодую, красивую, она родит мне настоящих наследников». Его слова резали, как стекло. Он потребовал, чтобы Даша и Артём взяли мою фамилию, чтобы ничто не напоминало о нём в его новой, «правильной» жизни. Алименты? Он просто рассмеялся: «Не смей даже думать о моих деньгах».
Я ушла, забрав детей и разбитое сердце. Но, к своему удивлению, вскоре почувствовала — стало легче. Мы с Дашей и Артёмом начали всё заново в соседнем городке. Дети ожили, а я наконец смогла вздохнуть. Мы стали семьёй крепче, чем когда-либо, и я поняла: свобода стоит всех иллюзий.
А Игорь получил по заслугам. Его «идеальная» молодая жена оказалась не такой уж сказочной. Через год после развода он увяз в тяжбах: суд присудил ему пожизненные алименты на ребёнка-инвалида. Его мечты о «настоящих наследниках» рассыпались, как карточный домик. А я, глядя на своих детей, знаю: мы выстояли, и теперь наша жизнь — только наша.
