Два года молчания: дочь отворачивается от матери
Моя соседка, Валентина Степановна, женщина с усталым взглядом, но тёплой улыбкой, живёт в старом кирпичном доме на краю тихого городка под Владимиром. Ей уже за семьдесят, и живёт она одна. Иногда я заглядываю к ней, приношу что-нибудь к чаю — то ватрушки с творогом, то прянички. Обычно она встречает меня с радостью, вспоминает, как в молодости путешествовала по стране — от Карелии до Кавказа. Но о семье Валентина Степановна говорит редко, будто это боль, к которой нельзя прикасаться. Однако в один из зимних вечеров, когда снег за окном ложился густыми хлопьями, она решилась открыть мне сердце и рассказать о дочери, с которой не виделась два года. Её слова, пропитанные грустью и тоской, я хочу передать вам.
В тот день Валентина Степановна была особенно задумчива. Сидела у окна, уперев ладони в подбородок, и смотрела, как ветер кружит снежинки. Я принесла тёплую шарлю — пирог с яблоками — и банку малинового варенья. Она кивнула, попыталась улыбнуться, но в глазах читалась тяжёлая дума. Мы пили чай, и тишина становилась всё гуще. Я не решалась спрашивать, но вдруг она заговорила, и голос её дрожал:
«Два года, Надя. Два года, как ни звонка, ни письма. Пыталась поздравить с днём рождения — телефон не отвечает. Даже адреса её теперь не знаю…»
Она замолчала, будто собирая силы. Потом глубоко вздохнула, и её история полилась, как давно сдержанная река.
«Знаешь, у нас была крепкая семья. С мужем познакомились ещё молодыми, во Владимире, на студенческой вечеринке. Он был весёлый, душой компании. Мы не спешили с детьми — хотели нагуляться, посмотреть мир. Он работал в геологии, и мы много ездили — от Вологды до Урала. Жили душа в душу.
Со временем накопили на трёшку в нашем городке. Это была наша гордость. Муж всё в ней делал сам — и стены красил, и полы стелил. Говорил: «Здесь наши внуки бегать будут». И его мечта сбылась. Когда родилась Таня, я думала — вот оно, счастье. Муж носил её на руках, пел ей колыбельные. Это было наше маленькое чудо.
Но девять лет назад его не стало. Рак забрал быстро, даже не дал попрощаться. До сих пор не могу привыкнуть к этой пустоте. Без него всё поблекло. Таня тоже переменилась. Переехала в город, снимала квартиру. Я не мешала — молодёжи своя дорога нужна. Мы общались, она иногда приезжала, звонила. Но два года назад всё оборвалось.
Таня пришла с серьёзным разговором. Хотела взять ипотеку, но зарплаты не хватало. Я сразу сказала — помочь не смогу. После смерти мужа почти все накопления ушли на лечение. А пенсия… ну, сама знаешь, на что там разгуляешься?
Тогда она предложила продать нашу квартиру. Мол, можно купить мне однушку, а остаток пустить на её взнос. Я отказалась. Не из-за денег. Эта квартира — последнее, что осталось от мужа. Здесь каждый уголок о нём напоминает. Как я могла её продать? Таня настаивала, кричала, что отец хотел, чтобы ей было хорошо. Я объясняла — хочу, чтобы она здесь жила, помнила нас. Но она не слушала.
В тот день она ушла, хлопнув дверью. С тех пор — ни слова. От подруги узнала — Таня всё же взяла ипотеку. Работает на двух работах, выплачивает. Живёт одна, без семьи. Где уж тут детей заводить, если вся в долгах? Пыталась дозвониться — номер не существует. Даже общая знакомая её не видела.
Я за неё страдаю. Но что сделаешь? Она меня не хочет. А годы идут… Скоро семьдесят. Неужели я так виновата? Неужели не простит?»
Валентина Степановна замолчала, глядя в потухший самовар. В её глазах стояли слёзы, а я не знала, что ответить. Эта история — не просто о ссоре. Это о любви, что превращается в боль, о памяти, что держит на плаву, и о пропасти, что разверзается от непонимания. Я верю, что Таня ещё вернётся. Но пока в доме Валентины Степановны — тишина, и только старые фото на стене шепчут о днях, когда их семья была вместе.
