Мать моя бурлит, как самовар перед праздником: младшая сестра, Любаша, копейку к копейке кладёт, а я будто золотыми рублями швыряюсь, отдавая сына в частный сад.

Никогда не верила, что разговоры с матерью станут хуже, чем зубная боль. Каждый раз одно и то же: как Любаша еле сводит концы, а я, черствая душа, даже пальцем не шевельну, чтобы помочь. Будто у меня нет ни своего быта, ни ребёнка, ради которого я готова горы свернуть. Но её упрёки — как осиновый кол: в самое сердце.

Мать свято уверена: если бы я не выкидывала деньги на этот сад, то сразу бы спасла Любашу. Сестру с пелёнок носили на руках, прощали ей всё, даже когда она уроки забрасывала, а я за книжками до рассвета сидела, потом в институте по ночам подрабатывала — лишь бы не просить ни копейки. Мать же всегда восторгалась Любой: «Ах, какая лёгкая у неё натура!», а мои труды будто и не замечала.

Любаша никогда не ценила того, что ей давали. Всё — будто так и надо. В итоге ни образования, ни работы. В девятнадцать залетела, выскочила за первого встречного — Степана, лодыря да нытика. Один декрет, другой… Теперь ей двадцать шесть, двое детей, муж, что копейки тянет из последних сил, и вечные слёзы матери: «Помоги!». А я, привыкшая пробивать дорогу сама, теперь руковожу отделом в солидной фирме. Мой муж, Геннадий, тоже не лыком шит, и живём мы не хуже людей.

Четыре года назад родился наш Илюша. Деньги есть — зачем ему в чем-то отказывать? Частный сад — не блажь, а нужда. В обычном он болел без конца, няню нанимать — ещё дороже. А тут группы маленькие, воспитатели — как родные, детям внимание, занятия. Но для матери это — будто я ей лично в глаза плюнула.

«С ума сошла?! — орала она в трубку. — Такие деньги на ветер! У Любаши дети в старых валенках ходят, а ты тут золотые горы сыплешь!» Голос её дрожал, но я-то знала: дело не в сестре, а в том, что я вырвалась из-под её контроля.

Пыталась объяснить: сад — не каприз. Илюша в муниципальном каждую неделю с соплями сидел, а я между работой и больничными металась. Мать же только Любаше и помогала: то детей посидит, то деньгами подсобит. И вечное: «Сестра в нужде, а ты жируешь!» Горько.

А потом она вообще грани перешла. Ввалилась к нам без предупреждения, глаза горят, как у ведьмы в сказке. «Должна помочь Любаше с долгами! — завела с порога. — У неё дети впроголодь, а ты тут в «золотой» сад водишь!» Внутри всё закипело. Сколько можно?! Вдохнула и спокойно, но твёрдо: «Мама, я никому ничего не должна. Люба сама свою жизнь выбрала».

Мать аж поседела. «Бездушная ты тварь! — завопила. — Сестру в беде бросила!» Но я не выдержала: «А кто мне помогал, когда я на трёх работах крутилась? Кто поддержал, когда карьеру строила? Никто. Сама всё. Теперь хочу для сына лучшего — и точка».

После этого мать неделю молчала. Обиделась? Пусть. Но впервые я почувствовала: это моя победа. Геннадий обнял: «Ты права. Наша семья — это мы с тобой и Илюша».

Через неделю мать позвонила. Голос тихий, виноватый. Извинилась… но сразу: «Любаше всё равно трудно». Выслушала. И снова: «Не могу быть для неё кошельком. Пусть сама шевелится». Мать вздохнула, но не спорила.

Этот скандал стал переломом. Теперь я знаю: не обязана ни перед кем оправдываться. Мы с Геннадием взяли ипотеку на квартиру в центре Коломны — наш уютный уголок. Наш выбор. Наше будущее. Пусть мать считает, что я деньги на ветер бросаю.

А когда я веду Илюшу в сад, вижу, как он смеётся, тянется к воспитателям. Он здоров, счастлив. А Любаша… Пусть ищет свой путь. Но не за мой счёт. Мать, может, и не поймёт никогда. Но её слова больше не ранят. Жизнь в Коломне идёт своим чередом. И я знаю: главное — чтобы мои родные были счастливы.