Всё произошло внезапно. Самый обычный вечер. Мы снова поссорились — из-за ерунды, как водится. Я был уставший, раздражённый, а она, как на зло, купила на базаре крохотную корзинку клубники. В декабре! За бешеные деньги! Разумеется, я сорвался. Опять начал читать нотации о бюджете, кредите, о том, что мы не Ротшильды. И это была не первая ссора — мы ругались уже по любому поводу. Духи слишком дорогие, в ванную уходит на час, супа наварила на роту солдат, а нас всего двое…

Я тогда хлопнул дверью и заперся в кабинете. А утром — резкая боль у неё в боку, срочный вызов «неотложки». Всё произошло так стремительно, что я даже не успел осознать, когда испуг перерос в ужас. Её увезли. Я поехал следом. В приёмном сказали: «Готовим к операции. Пока идите домой. Позвоните через три часа».

Вернулся в квартиру, и впервые за годы там стояла гробовая тишина. Жуткая, давящая. В прихожей валялись её домашние тапочки. На плите остывал борщ. На подоконнике — та самая клубника. В ванной — её баночка с кремом «Чёрный жемчуг». На спинке дивана — её розовый халатик с вышитым зайцем. Вчера он казался мне нелепым, а сейчас — будто частичка её самой. Я прижал его к себе. И впервые за годы — разревелся.

Я вдруг осознал, сколько гадостей ей говорил. Сколько раз злился, ворчал, цеплялся к мелочам. Зачем? Почему всё это было важнее простого счастья — видеть её смех, слышать её шутки, чувствовать её тепло рядом? Сейчас, когда она там, под ножом хирурга, а я здесь, в пустой квартире, я бы отдал всё за один обычный вечер. Чтобы сказать: «Спасибо. Прости. Ты — самое дорогое, что у меня есть».

Я сел в её кресло, открыл ноутбук. Хотел отвлечься. Но первым делом — баннер: «Горящие туры в Сочи». И я вспомнил, как она мечтала о море. А я отмахивался: «Сначала выплатим ипотеку, потом машинку…» Вечно находились причины откладывать жизнь на потом. Но время не ждёт.

Я глянул на переполненную пепельницу. Снова курил дома — ведь её теперь нет, чтобы отчитать меня. Пил пиво, хрустел чипсами, включал хоккей. И впервые понял — без неё всё это бессмысленно. Ничто не радует, если дома пусто.

Позвонил в больницу. Сказали: «Операция прошла хорошо». У меня подкосились ноги, а потом я сорвался с места. Через полчаса уже скупал всю клубнику в «Пятёрочке» — пять кило, в пластике, перемороженную, дорогущую, но такую желанную. Летел в больницу, заваленный корзинками. В палате угощал всех — соседок, сагрудниц, даже сантехника, чинившего кран. Все смеялись, благодарили.

А она лежала, бледная, еле живая, но — моя. Я положил её халатик под подушку. Он всё ещё пах её любимыми «Красной Москвой». Держал её руку, смотрел в глаза, а в горле стоял ком.

— Прости меня, лапочка, — прошептал я. — За клубнику, за духи, за все мои глупые слова. Я не понимал, как страшно — остаться одному.

Она слабо улыбнулась. Едва заметно.

Тогда я понял: счастье — не в машинах, не в кредитах и не в курортах. Счастье — это её смех на кухне утром. Это её ворчание, когда я опять не повесил рубашку в шкаф. Это её тёплые ладони, даже в ссоре. Счастье — это она. И больше мне ничего не нужно.

Теперь я каждую пятницу приношу ей клубнику. Пусть даже зимой, пусть золотую по цене, пусть безвкусную. Потому что когда я кладу корзинку перед ней — она улыбается. А её улыбка дороже всех богатств мира.