Всё у них началось просто, как в доброй сказке: учились вместе с первого класса, а к десятому полюбили. Их чувства расцвели в последние школьные годы и радовали всех, ведь оба были красивы, а их отношения чисты и возвышенны. Все были уверены: окончат школу поженятся. Просто время ещё не пришло. Сережа и Надя.
И вера Сережи в это будущее была тверда, как клятва пионера. А Надя в нём не сомневалась, как в том, что зимой в Москве будет снег.
Мне, их классному руководителю, они тоже нравились. Оба. Сережа был целеустремлённым, знал, чего хочет: стать юристом, потому упорно штудировал историю и обществознание. Надя же мечтала стать «великой русской писательницей всех времён» так о ней говорил Сережа. Она писала бесконечные рыцарские романы, первым читателем которых был он, а вторым я. Ведь я преподавал у них литературу и русский.
В её романах было всё: страстная любовь, ради которой Она отрекалась от всех земных благ, а Он сражался с любым, кто осмеливался посягнуть на их счастье. Там были замки, подвесные мосты над пропастями, злодейки-матери и отцы-тираны, слепившие судьбы детей по своему разумению. Но в конце «чары рушились» и внезапно, в финале, Она умирала. Или Он. Правда побеждала, но всегда с опозданием, потому и радость была горькой.
Несмотря на эти пышные истории, мы с Сережей верили в Надю. Он потому что сердце его навсегда принадлежало ей. Я потому что сквозь её витиеватые строки пробивались удивительно точные слова, целые картины:
*« прошлогодняя листва хрустела под ногами, как тонкий лед»*,
*« монашеские клобуки плыли над толпой, будто горы сахарного греха»*,
*« дверь зевнула тяжело, и дом снова погрузился в дремоту»*.
Такое не забывается.
Но всему приходит конец. Школу они окончили.
Надя поступила в Литературный институт, училась у самого Лобанова. Пару раз звала меня на семинары я видел человека, знавшего Пастернака. Учёба давалась ей легко, уже на первом курсе её стали печатать. Я гордился ею. И собой ведь это я *«разглядел, взлелеял, вырастил»*.
Сережа же гордился только ею. После каждой новой публикации приходил ко мне, ёрзал на стуле, подсказывал, какие строки перечитать, на что обратить внимание. Потом смотрел мне в глаза и спрашивал: *«Ну, как?..»* В этом вопросе было всё: восторг, надежда, ревность к критике, обожание всё, чем живёт юная душа в неполные двадцать лет.
А вот мать Сережи Надю не любила. Почему не знаю. И делала всё, чтобы их разлучить, но тонко, незаметно. Меня в союзники не звала знала, что не поддержу. Но со мной была любезна. Слишком.
Представьте: пьёте чай с вареньем, а вам ещё и мёд подносят, и конфеты. Вроде от души, а на деле издевательство.
Так и были построены наши редкие беседы.
В итоге у неё вышло: Сережа уехал учиться в Англию, на юриста. Первой мне об этом сказала Надя. Пришла в школу *«с глазами, будто затянутыми пеленой»*, и трагическим шёпотом объявила.
Потом вздохнула и добавила, что это даже к лучшему: у неё договор с издательством, да и долги в институте надо закрыть. *«А как вернётся сразу поженимся»*.
И снова стало спокойно.
Они учились. Только в разных концах Европы: он левее, она правее Москвы, как сама Надя говорила. Заходила ко мне всё реже. Сережа писал ещё реже жизнь в Англии оказалась скучной.
А через год Надя неожиданно появилась. Пригласила на свадьбу. С поэтом-однокурсником. *«Но он с отделения поэзии»* будто в этом была главная загвоздка. Взгляд её говорил: *«Не спрашивай»*. Я и не спрашивал. Ведь жизнь устроена так, что
Эх, да что объяснять? Вы и сами всё понимаете.
Как у Шолохова: *«Отпели соловьи, отшумела пшеница, умчались воды безымянной речки. Вот и всё»*
И правда всё. Очередная любовь пала. *«Разум взрослых»* восторжествовал. Родилась *«обычная семья»*. А скоро, наверное, появится и вторая Сережина.
Надя больше не приходила. Совсем. Уехала с мужем-поэтом. Сережа тоже не появлялся.
Вот и всё.
А вчера выхожу из школы после уроков. Май, солнце, тепло. Хорошо-то как Господи. Ко мне подходит Сережа. Повзрослевший. Не виделись лет шестнадцать.
Здравствуйте. Я вас ждал Да, всё в порядке, женат, две дочки. Работа? Своя контора. А Надя Муж её умер. Сегодня девятый день. Она с дочкой одна. Поедемте к ней, у меня машина
Взгляд его говорил: *«Не спрашивай»*. Я и не стал. Теперь-то я точно знал, как устроена жизнь.
