Когда отец исчез, мачеха забрала меня из детдома: Я навеки благодарен судьбе за то, что мне подарили вторую мать
Было время, когда наша семья дышала счастьем. Мы жили втроём — я, мать и отец. В нашем доме пахло пирогами, звенел смех, и стены помнили тепло. Но судьба — штука колючая, как сибирский ветер, и однажды она вырвала из нашей жизни самое дорогое.
Мне только-только исполнилось восемь, когда мать слегла. Сперва мы ещё верили в чудо, в белые халаты, в таблетки. Но однажды отец вернулся из больницы — седой, будто за ночь, и сказал без голоса: «Её больше нет». Мир раскололся, как лёд под ногами в апреле.
Отец сдался. Горькая вода из бутылки стала его лекарством. В доме потемнело: холодильник опустел, по углам завелась пыль. Я тащился в школу в помятой рубашке, с пустым животом. Ребята отворачивались, учителя смотрели сквозь меня.
Соседи не выдержали. В один день к нам пришли женщины с бумагами, постучали каблуками по грязному полу и сказали: «Если через месяц не наведёте порядок — заберём мальца».
Отец испугался. Наутро он трезвый вернулся с сумками из «Пятёрочки», схватился за швабру. Мы отмывали квартиру до ночи, будто смывали грехи. И на миг показалось — жизнь выпрямляется, как свежий лист.
А через две недели отец сказал: «Познакомлю тебя с одной… ради нас». Меня скрутило: как он мог? Но отец твердил: «Это для тебя, сынок».
Так я встретил тётю Ларису. У неё был сын — Стёпка, на два года младше. Сперва я дулся, но постепенно понял: её руки знают, где болит, а голос греет, как печка. Мы стали ходить к ней, и в один вечер я пробормотал отцу:
— Лариса… она добрая. Мне там хорошо.
Через месяц мы переехали к ней, а нашу старую «двушку» сдали. Жизнь заиграла красками: я снова начал учиться, даже смеялся по-настоящему.
Но счастье — как снег на ладони. Однажды утром отец ушёл на завод… и не вернулся. Инфаркт. Мне едва стукнуло десять, а я уже был круглым сиротой.
Через три дня опять пришли те самые женщины. Сухо объяснили: «Тётя Лариса тебе не родня, по закону — только детдом».
Меня увезли. Я ревел, сжимая в кулаке отцовский брелок с медведем — последнюю ниточку к нему.
В детдоме я окаменел. Не доверял никому, молчал, как рыба. Но Лариса не сдалась. Каждую субботу она приезжала с гостинцами — пряниками, книгами, варежками. Шептала: «Скоро заберу, родной».
Я перестал верить. Судебные тяжбы, справки, печати — всё это длилось годами. Я уже не ждал.
Но однажды директриса вызвала меня. В кабинете стояла Лариса — вся в лучах, с дрожащими губами, а рядом — вытянувшийся Стёпка.
— Всё, сынок, — прошептала она. — Едем домой.
Я вцепился в неё, будто боялся, что растает.
Так началась новая жизнь.
Я вернулся в старую школу, хотя всё казалось чужим. Лариса стала мне матерью — не по бумажке, а по настоящему. Она любила меня так же, как Стёпку, не делила на «своих» и «чужих».
Жили мы небогато, но уютно. По праздникам на кухне гремел самовар, а на столе дымился борщ. Лариса вбивала в нас правду: «Держись, сынок. Жизнь — не сказка, но и не помойка».
Годы пролетели. Я окончил школу, поступил в политех. Потом нашёл работу, начал приносить деньги. Стёпка вырос в крепкого парня. Мы с ним — не кровь, но крепче.
Теперь у нас свои семьи, но каждые выходные мы всей оравой — с жёнами, детьми — ломимся к Ларисе. Она печёт блины, хлопочет у плиты, смеётся с внучатами.
Её любовь не выцвела — стала только крепче, как хороший коньяк. Она знает все наши тайны, мирит жён, лечит внуков шоколадками.
Я каждый день шепчу: «Спасибо, Господи, за вторую мать». Иногда думаю: куда бы меня занесло, если бы она не пришла тогда? Кто бы я был?
Но вышло иначе. Благодаря Ларисе я не просто выжил — я научился жить. Она дала мне главное — место, куда хочется возвращаться.
И пусть годы идут — я знаю твёрдо: семья не в генах, а в сердце.
