Семь долгих лет минуло с того дня, как земля приняла тело Аграфены. Семь лет тишины, звонко гудящей в ушах громче любой музыки, и одиночества, въевшегося в стены дома, словно запах печного дыма. Степан все звали его Степанычем остался один в свои шестьдесят три. Возраст не старый, но и не молодой, будто застыл меж двух берегов: позади бурная, наполненная любовью жизнь, впереди лишь тихое, безрадостное течение времени к неминуемому устью.
Бог не обидел его здоровьем, тело, закаленное крестьянским трудом, еще хранило силу, но душа была сломлена и пуста. Аграфена угасала долго и мучительно, он ухаживал за ней до последнего вздоха, до последней тихой слезы на исхудавшей щеке. И вот она ушла, оставив его одного на всем белом свете. Детей Господь им не дал, так и прожили душа в душу, в своем маленьком мире, ограниченном окрестностями родной деревни.
Он привык, что Аграфена была солнцем его маленькой планеты. Она была тем теплом, что согревало дом, тем светом, что наполняло его уютом. Ее руки варили самые вкусные щи, пекли пироги с таким пышным тестом, что таяло во рту. Она управляла хозяйством: дойная корова, куры, каждый год теленок на откорм, чтобы зимой было свое, душистое мясо. Огород ее царство, где царили идеальные ряды моркови, лука и картошки. Его же мужская работа сводилась к вскапыванию грядок и починке всего, что ломалось. Он был внешним периметром обороны, она душой и сердцем их крепости.
Человек ко всему привыкает. Привык и Степаныч к тишине. Сначала она давила, звенела в ушах, заставляя вздрагивать от любого скрипа половиц. Потом стала фоном. Скучно? Да. Нестерпимо пусто? Еще бы. Но куда денешься? Такая воля судьбы, против нее не пойдешь.
Местные бабы, конечно, заглядывались на него. Степан мужик видный, хозяйственный, дом полная чаша, да еще и без наследников, что в деревне считалось почти выигрышным лотерейным билетом. Засылали свах, намекали сами, некоторые, еще вполне молодые, прямо предлагали «семью создать». Но он всех отшивал, отмахивался, как от назойливых мух.
«Тоскую по своей Гране», объяснял он односельчанам, глядя куда-то поверх их голов, в пустоту. «Она оттуда, с небес, все видит. Не одобрит, пожалуй, если я новую хозяйку в дом приведу. Не хочет она, чтобы ее память здесь чужая баба затмила».
А на самом деле, в тиши своих мыслей он рассуждал иначе: «Чтобы жить вместе, нужна хоть искра. Хоть капля симпатии. А ее нет. И я, видно, еще не созрел. Душа не отошла, не оттаяла».
После смерти жены он продал корову куда одному столько молока? Добрая буренка давала по ведру утром и вечером. Продал в соседнее село, сжавшись внутри от боли, будто предал еще одно живое существо, связанное с Граней. А вот телка или бычок на мясо остались так и жил: свое мясо, свои яйца, молоко брал у соседей то покупал, то принимал как милостыню от соседки Анфисы, которая смотрела на него с немым сочувствием.
Степаныч прихрамывал. Давным-давно, в молодости, сломала ему ногу непокорная кобыла. Кость срослась криво, но он махнул рукой некогда было, дела. Хромота стала его частью, а в последние годы появилась и трость резная, дубовая, подарок Аграфены. На его неуверенную походку уже никто не обращал внимания, будто так и должно быть.
В тот день он сидел за обеденным столом, один, и наливал в глубокую тарелку только что сваренные щи. Лето стояло знойное, воздух плавился над землей. Дверь в сени была распахнута настежь, впуская ленивые потоки раскаленного воздуха. Вдруг тень перекрыла солнечный прямоугольник на полу.
«Здорово, Степаныч! А я к тебе! Дверь-то открыта, вот я и зашел, без спросу!» громкий, как колокол, голос Артема, соседа через два двора, прокатился по горнице. Артем был гораздо моложе, полон нерастраченной энергии и каких-то своих, непонятных Степану планов.
«Здорово», буркнул хозяин. «Щей будешь? Только с печи. Зеленого лучку покрошишь вообще за уши не оттащишь. Давай, за компанию».
«Конечно буду! Обожаю твои щи! Хоть и жара, а горячее оно всегда в радость. Потом остынем!»
Уминая щи за обе щеки, Артем исподлобья, хищно поглядывал на Степаныча.
«А я вот думаю, Степаныч, тебе бы жениться пора. Не царское это дело самому у печи торчать. Баба тебе и щи сварила бы, и постель постелила, и ну, ты понял».
«Это ты ко мне в свахи набиваешься?» усмехнулся Степан. «Невесту, что ли, присмотрел?»
«А что, разве плохо? Сколько можно в горьких вдовцах ходить? Народ ты привередливый, мог бы уже с какой кралю жить припеваючи!»
«Мало того, чтобы баба просто была, тихо, но твердо сказал Степан. Надо, чтобы душа к душе лежала. Чтобы молча понимали друг друга. Чтобы взгляд и все ясно».
«Ой, душа-а-а!» Артем махнул рукой. «Тебе же за семьдесят перевалило! Какая там душа? В твои годы главное чтобы рядом человек был, чтобы присмотрел, чай подал, если что. Подумай о будущем!»
«Будущее?» Степан отставил ложку и посмотрел на соседа прямо. «Ты что, считаешь, я уже совсем дряхлый и ни на что не годен? Чтобы по первому зову с любой сойтись? Нет уж, Артем. Выбирать я еще в силах. И поживу пока так, как хочу».
«Да я не это имел в виду! Обидел, что ли?» засуетился Артем. «Я же добра тебе желаю! Потому и завел разговор. У меня, понимаешь, тетка одна есть, Акулина. В соседнем районе, деревня Заозерье. Баба огонь! Еще не старая, хозяйственная до мозга костей. Кабанчика держит, гусей, телку. И видная такая, статная. Имя-то какое Акулина! Я к ней недавно ездил. Бойкая, энергичная, а одна-одинешенька. Может, махнем к ней? Познакомишься. Понрави
