«Она просто прикорнула»: как моя свекровь чуть не погубила внучку и не поняла своей вины
С той памятной поры я больше не могла доверить ребёнка свекрови. Годы идут, но память, будто заноза, не даёт забыть ни единой подробности того страшного дня. Ведь моя трёхлетняя дочь могла погибнуть — из-за чьей-то халатности, усталости и пустого равнодушия.
Дело было в Нижнем Новгороде, в самом начале весны. Оленьке только-только исполнилось три. Она была настоящей непоседой — шустрой, любознательной, как воробушек, везде сующей свой нос и способной за пару минут устроить в доме настоящий погром. Оставить её без присмотра — всё равно что поджечь пороховую бочку.
Но в тот день выбора у меня не осталось. Срочные дела требовали моего присутствия — всего на три часа. Я обзвонила всех, кто мог бы помочь, и последней надеждой стала свекровь, Анна Степановна. Та согласилась. Я примчалась к ней с Оленькой, вручила список — когда кормить, какие игрушки взять, куда не пускать, что убрать подальше. Десять раз повторила: «Не своди с неё глаз. Ни на секунду». И ушла.
Но на сердце было неспокойно. Телефон молчал — ни звонков, ни весточки. Я то и дело поглядывала на экран, будто чуяла беду. Закончив дела раньше срока, бросилась назад.
Открываю дверь. В доме — тишина, как в склепе. Свет погашен. Сначала подумала: может, вышли во двор? Но в прихожей — валенки, шубы. В горнице — бабушка дремлет в кресле, в руках раскрытый сборник русских сказок. А больше ни души.
Я закричала. Кинулась искать. Распахиваю дверь в спальню — и ноги подкашиваются. Портьеры сорваны, клочьями валяются на полу. Карниз — рядом, с острыми краями. А в углу — Оленька. Маленькая, перепуганная, с лиловым фонарём под глазом. Сидит, прижимая к груди тряпичную куклу, и молчит.
Я рванула к ней. Руки трясутся, голос пропал. Дальше — как в дурмане. Как вызывала фельдшера, как тот осматривал голову, как дочь жаловалась на дурноту. Сотрясения, слава Богу, не случилось. Но и этого хватило, чтобы навек запомнить: нет, никогда больше.
А свекровь… Очнулась лишь с приходом лекаря. Поднялась, потягиваясь, и первое, что произнесла, было вовсе не о ребёнке:
— Портьеры-то… Да за что же она их… Шёлковые ведь были…
Я не ответила. Мне было наплевать на портьеры. На стены. На всё. Лишь бы дитя было цело.
Прошли годы. Анны Степановны уже нет на этом свете. А Ольга выросла. Учится на врача. Мечтает лечить детей. Но когда слышу, как кто-то беспечно бросает: «Да что случится? Бабушка посидит, поспит часик» — внутри всё сжимается в комок.
Нет, бабушки бывают разными. Одни пестуют внуков, как зеницу ока. Другие — просто устают. Забывают. Или думают, что беда обойдёт стороной. Но порой минутная дремота оборачивается горем на всю жизнь.
А вам везло с роднёй? Доверяли ли вы им дитя без страха в сердце? Или, как у меня, судьба висела на волоске?
