В далекие уже времена, в одном из городков Воронежской губернии жила-была Анфиса Петровна. Была она женщиной доброй, но упрямой, как и все наши бабушки. А случилась с ней история, о которой и поныне вспоминают с грустью и улыбкой.
— Сынок-то мой Василий сказал, будто выписка в субботу. Я и отпросилась у старосты, бегала по базару с утра пораньше, накупила гостинцев, пирогов напекла, даже флаги заказала, чтоб встретить как положено! Приезжаю к больничным палатам, звоню ему, а он в ответ: «Маменька, нас ещё вчера отпустили, мы уж дома», — сокрушается Анфиса Петровна, вспоминая тот день.
Два месяца кряду весь род толковал, как встречать молодуху с младенцем. Невестка её, Пелагея, с самого начала молила, чтоб без лишней суеты. Хотела тихого счастья — чтобы только муж, да она, да их новорождённый сынок Федот. День родов был известен испокон, ибо Пелагея готовилась к делу плановому. Всем казалось ясно: без шума, без сборищ у больничных ворот.
Но Анфиса Петровна уже видела мысленно картину торжества: флаги, калачи, украшенные сани, толпа родни с дарами. Не слушала она Пелагею, что твердила раз за разом — не надо ей ни флагов, ни зевак под окнами. Молодая мать мечтала лишь о покое, о времени, чтобы отойти от тяжёлого дела да осознать новую долю. Хотела позже собрать семью за самоваром, когда силы вернутся.
— Да разве ж я не понимала, что после тяжких трудов Пелагея не в форме будет? Потому всё на себя и взяла! — возмущается Анфиса Петровна. — И калачей напекла, и пирогов, ночи не спала! Я же ничего с них не требовала — всё сама привезла, даже скатерти узорные! Неужто трудно было родных почтить?
И правда, после таких трудов женщина не в духе, а тут ещё свекровь с пышной встречей. Но Анфиса Петровна думала: «Капризы это бабьи! Не первая рожает, не последняя. Я же всё устроила — им бы только спасибо сказать». Искренне верила, что её труды должны быть оценены, ведь ребёнок-то не только Пелагеи и Василия, но и её внук, кровинушка родная.
— Да наш же он, нашей крови! Разве не имеем права взглянуть, порадоваться? — обиженно вздыхает Анфиса Петровна. — Почему она одна решает?
Четыре года назад младшая дочь её, Марфуша, родила девочку. Тогда всё иначе было: после больницы вся родня собралась у молодых, гостинцы принесли, посидели душевно. Никто не умничал, не обижался. А тут — словно бунт подняли!
Анфиса Петровна всерьёз обижена на сына да на невестку. Дела бросила, с работы ушла, сестра Василия помогала — а они её, выходит, словно дуру сделали! Чувствует она себя обманутой: «Всю душу вложили, а они нас за простофиль держат!»
Василий же, защищая жену, отвечает сурово: «Матушка, сто раз говорили — Пелагея суеты не хочет. Ты не слушала, вот мы и схитрили. Иначе бы с толпой да флагами явилась, хоть кол на голове теши».
Дело дошло до крайности. Анфиса Петровна считает, что её обманули, а молодые уверены — границы свои отстояли. Кто прав тут? Должна ли свекровь была прислушаться? Или уж слишком далеко зашли Василий с Пелагеей? Как поступили бы вы на её месте — обиделись или смирились?
