Когда Иван впервые увидел Людмилу, в его сердце не зажглось ни яркого пламени, ни трепета. Не было стремительного ветра чувств, только тихий вечерний сумрак деревенской улицы, где они оказались вдвоём после гулянья. Зашёл потом к ней ещё — поболтать за вареньем, посмеяться над соседскими сплетнями. Мила была как полевая ромашка — простая, светлая. Соседи перешёптывались: «Смотри, парочка!» Мать Ивана качала головой: «Хорошая девка под боком — не упускай». Так и сыграли свадьбу.

Жили, как все в селе: от рассвета до заката в хлопотах, а нежности оставались где-то за калиткой. Но был у них свет — сын Дмитрий. Растили, не жалея сил. Школа, потом институт в Воронеже, а там и невеста — светловолосая Ольга. Людмила сразу прикипела к ней душой. Скромница, умница — хоть в икону ставь. Свадьбу гуляли всем селом: горилка лилась рекой, баянист надрывал меха, а в воздухе стоял густой дух пирогов и сирени. Людмила сидела, усталая, но счастливая, пока не заметила — Иван кружится в пляске с какой-то чернобровой вертихвосткой в блёстках. Хохот, прикосновения — всё ясно без слов. «Спился, дурачится», — махнула рукой Людмила, но ком в горле застрял.

Когда молодые пошли в последний танец, все ахнули: Ольга — будто ангел в подвенечном. А Иван… снова с той самой — Светланой, как оказалось. Подруга Ольги, городская, с накрашенными ресницами до лба. Соседка шипела: «Давай, вытащи его за уши!» — «Не смешить народ», — прошептала Людмила. Но осадочек-то остался.

Дома Иван только фыркнул: «Чего раздухарилась? Праздник же!» Но вскоре стал ездить «к детям» с гостинцами — мочёными яблоками, салом. Пока Дмитрий не проболтался: отец заскакивает на минуту, а потом мчится «по делам» в райцентр. Дела оказались просты — роман со Светкой.

Иван не юлил: «Она — как самовар на углях! А ты — как застоявшийся квас. Мы с ней и поругаться можем, и посуду побьём, зато потом — как в кино!» Собрал узелок, продал мотоцикл «Урал» и сгинул в городской суете. А Людмила осталась с тяжёлым камнем под рёбрами. Где ошиблась? Всё делала правильно — и щи варила, и пороги мыла. Может, надо было кричать, бить тарелки? Но она — не такая. Она — как берёза под окном: тихая, крепкая. Оказалось, этого мало…

Дмитрий с Ольгой навещали часто. По ночам Людмила лежала, считая трещины на потолке. Ответов не было. Пока однажды утром под стук осеннего дождя не поняла: спокойно. Без него — спокойно.

Передвинула стол к окну — Иван боялся сырости. Развесила занавески в горошек. И вдруг весь мир стал её. Дождь за стеклом, последние листья на яблоне, даже мычание коровы у соседей — всё было родным. Достала валенки, пошла по лужам, как в девках. Ветер бил в лицо, а внутри пело.

На плите шкворчала яичница с салом — та самая, от которой Ивана воротило. Отломила хрустящую корочку хлеба, и тепло разлилось под рёбрами. Дмитрий пробормотал: «Отец завернёт». Сердце ёкнуло, но лишь за старыми сапогами. Людмила улыбнулась, прожевала кусочек и сказала в пространство: «Славно как-то…»

Теперь она знала — жизнь не кончена. Без самоварных страстей, без битой посуды. Зато с тишиной, с покоем… и с лёгкостью, которой не было давно.