**Мой дневник.**
Какой ужасной жену выбрал твой сын! — прошипела мне соседка. А потом случилось то, что разомкнуло ей рот навсегда…
Вернулась я из Сочи, где неделю гостила у сына на свадьбе. Не от пышного банкета и блестящих нарядов сердце пело, а от того, что видела — Саша счастлив, а его Ольга — добрая, отзывчивая, по-настоящему чистая душа. Расписались они скромно, без лишней помпы. Отметили дома, в тесном кругу. Для них главное — не напоказ, а чтоб душа к душе лежала.
Приехала в нашу деревеньку под Тулой, где любое слово мигом разыплется на сплетни. Не успела чайку заварить, как ввалилась Аграфена Петровна — та самая, что вечно нос суёт куда не просят.
— Ну, как гуляли? Кольцо дорогое? Гостей много звали?
— Да не было особой гулянки. Просто расписались, посидели с ближайшими.
— Что, денег жалко? Мой Мишка в клубе на сто человек гулял!
Я стиснула зубы. У её Мишки уже третий развод, а она всё хвастается той свадьбой, на которой даже не была. А сын её раз в пятилетку навестит, и то по нужде.
— Зато у моего — любовь настоящая. Без пафоса, зато от сердца, — ответила.
— А невеста-то кто? Работящая хоть?
— Медсестра. Познакомились на судне — Саша ведь у меня в мореходке.
— Эх… Бросит он её. Не пара она ему.
От этих слов кровь в жилах застыла. Я ничего не сказала, просто прикрыла за ней дверь. С тех пор и чуждались друг друга.
Прошло полгода. Контракт у Саши закончился, и они с Ольгой перебрались ко мне. Радости моей не было границ — семья теперь под одной крышей. Оба быстро работу нашли: Ольга — в местную амбулаторию, Саша — в авторемонт. Дом содержали, хозяйство вели, даже пристройку затеяли.
Но Аграфена Петровна не успокоилась. То и дело вваливалась с ненужными замечаниями:
— Ну и страшилище он себе привёл! Лицо — шрам через всю щёку! У тебя парень хоть куда, а рядом — эта…
— Это — его судьба! — жёстко оборвала я. — И, между прочим, человек золотой!
Шрам у Ольги и правда был заметен, но душа — чище родника. Вскоре и соседи прониклись — медсестра от бога, никому не отказывала, даже ночью на вызовы летела.
А потом случилось то, что всё перевернуло.
Поздним вечером загорелась старая банька возле амбулатории. Народ сбежался, кто с вёдрами, кто с лопатами. Вдруг крик:
— Там ребёнок! Девочка внутри!
Ольга, не раздумывая, рванула в огонь. Сквозь дым, жар, падающие балки. Через минуту вынесла на руках пятилетнюю Аленку, а следом рухнула кровля. Вытащила её в последний миг.
В ту ночь даже Аграфена онемела.
Ольга до утра не отходила от кровати девочки. Та надышалась дымом, но не обгорела. Родители Аленки со слезами благодарили, чаем угощали.
— Вы спасли самое дорогое, — шептали они.
— Меня тоже когда-то спасли, — тихо ответила Ольга. — Выросла я в дагестанском ауле. В девяносто девятом попали под обстрел. Мне семь было. Дом загорелся, я одна осталась. Вынес меня русский солдат. Сам погиб, а перед смертью отдал мне свой крестик. Ношу его всегда.
Она сняла цепочку, показала. Дед Аленки, Пётр Семёнович, вдруг побледнел, схватился за грудь.
— Этот крестик… Я сыну подарил. Он на службу ушёл — и пропал. Звали его Иван…
По щекам старика текли слёзы. Прижал крестик к губам. Через двадцать лет узнал, как погиб сын — спасая чужую девочку. А теперь эта девочка спасла его внучку…
— Оставляй его, — прошептал он. — Ты его заслужила.
Через месяц мы с Ольгой и Петром Семёновичем поехали на могилу Ивана. Старик молча положил цветы. Плакал тихо — не от горя, а от странного успокоения, что судьба наконец расставила точки.
А Аграфена больше не приходила. Только издалека косилась, слова не решалась сказать.
Бывает, доброта затмевает любые шрамы. Бывает, отметина на лице — след подвига. А сыновью любовь — нечего с соседками за чаем обсуждать.
Вот такая у меня «страшная» невестка. Только она — лучшее, что судьба мне подарила.
