Мой уютный мирок перевернулся с ног на голову, когда супруг, вернувшись с завода, выдвинул ультиматум, которого я никак не ожидала. Двухэтажный дом с яблоневым садом достался мне от бабушки, но не подумайте, что он мне свалился как манна небесная. Пару лет назад пожар оставил от него лишь почерневшие стены да горькие воспоминания. Год назад я затеяла ремонт — каждый рубль на кирпичи, каждый пятак строителям я зарабатывала сама, вкалывая как ломовая лошадь.

Мы живём в тихом городке Клин, где все друг друга знают, а новости разносятся быстрее, чем запах свежего борща по подъезду. Мой муж, Виктор Петрович, никогда не был добытчиком — его зарплата смешная, да и та уходит на алименты детям от первого брака. Я не в обиде, но и не жду от него золотых гор. Весь наш быт — тёплый дом, уют, спокойствие — держится на мне. Я привыкла. Привыкла, что просьба зайти в магазин за хлебом вызывает у него кислую мину, а потом неделю вспоминает, как «спас» меня от голода. Но его последнее требование ударило как обухом по голове.

Тот вечер начался как обычно: я месила тесто для пирогов, на плите булькал суп, а за окном завывала клинская вьюга. Виктор зашёл, швырнул рюкзак в угол и, не поднимая глаз, заявил: «Людка, оформи на меня полдома». Ложка выскользнула у меня из рук, звякнув о тарелку. «Чего?!» — переспросила я, надеясь, что ослышалась. Но он продолжил уже с нажимом: «Это вопрос доверия. Или я для тебя просто жилец, которого терпишь по привычке?»

У меня в висках застучало. Дом записан на меня — это моё наследство, моя крепость, моя отдушина. Я вложила в него не только деньги, но и душу, бессонные ночи, мечты о том, как здесь будут бегать внуки. А теперь он требует половину? Мои родня и подруги хором твердят: «Не вздумай, Людмила!» И я их понимаю. А если мы разведёмся? Виктор уйдёт и прихватит с собой полдома — дома, который я поднимала из пепла. Это нечестно.

Но дело не только в разводе. Даже если мы проживём вместе до старости, кто даст гарантию, что он не захочет отписать свою долю детям от первого брака? Он их любит — это понятно, но я не готова делить своё наследство с теми, кто к нему не имеет ни малейшего отношения. Я не хочу играть в рулетку. Не хочу, чтобы мой дом, моя крепость, превратился в разменную монету.

Я пыталась до него достучаться. «Вить, — сказала я как-то за ужином, — этот дом для меня — всё. Я не могу просто так отдать половину. Это не про недоверие, это про мою жизнь». Но он лишь хмыкнул: «Значит, семейные ценности для тебя пустой звук?» Его слова обожгли, но я не сдалась.

Теперь между нами — стена. Он смотрит с упрёком, а у меня внутри камень. Я люблю его, но не настолько, чтобы терять себя. Подруги в кафе «У Марьи» качают головами: «Ты права, Люда. Не ведись». Они правы. Но как объяснить это Виктору, чтобы он не считал меня жадной и чёрствой?

По ночам я ворочаюсь без сна, глядя в потолок. Вспоминаю, как бабка Аграфена рассказывала мне про этот дом, мечтала, чтобы он стал моей гаванью. И я не могу предать её. Не могу предать себя. Виктор, может, и не поймёт, но я не стану рисковать ради его спокойствия. Этот дом — мой. И я буду держаться за него, как за последнюю соломинку.

Жизнь в Клину идёт своим чередом. Соседи здороваются, яблони цветут, а дом стоит, словно памятник моей упёртости. Но в душе — тревога. Чем всё закончится — не знаю. Но знаю точно: не отдам то, что моё. Ни ради мужа, ни ради мира в семье, ни ради чьих-то принципов. Этот дом — моя история, и концовку в ней буду писать только я.