Во сне, где границы реальности таяли, как зимний иней на стекле, я вдруг осознал, что в собственной квартире, что в тихом уголке Суздаля, мне больше нет места. Дочь моя, Алевтина, которую растил с теплом и заботой, бросила мне в лицо слова, леденящие душу: «Папа, не сердись, но подумай о внуках. Отдай нам квартиру». Голос её звучал, как скрип снега под сапогами, а взгляд был чужим, словно и не моя кровиночка передо мной.
«Переезжайте к тёще, у неё просторная трёшка», — пробормотал я, сжимая кулаки, чтобы руки не дрожали. Но Алевтина лишь усмехнулась: «Ты же знаешь, мы с ней как кошка с собакой!» — и шагнула в мою гостиную, будто хозяин, вернувшийся в своё законное жильё. Я застыл, будто под ледяным душем, не веря, что моя девочка, которую нянчил на руках, способна на такое. Где-то в глубине, как старый шрам, ныло понимание: я что-то упустил, что-то важное.
Но хуже всего было потом. Моя внучка, маленькая Поля, глядя на меня глазами, полными детской жестокости, прошептала: «Дедушка, ты нас разлюбил? Ты стал жмотом?» Эти слова впились в сердце, как ржавый гвоздь. Я сдался. «Ладно, — прохрипел я, чувствуя, как голос тонет в комке горле. — Бери квартиру. Но возьми моего пса, Тайсона». Она кивнула без тени сомнения, и я, как дурак, поверил её пустым обещаниям.
Через три дня я оказался в доме для стариков — крохотная комната с плесенью в углах и кроватью, скрипящей, как старые кости. Сидя на краю, я смотрел в стену, пытаясь понять, где свернул не туда. «Здравствуй, я Раиса», — тихо сказала женщина с морщинистым лицом, сев рядом. «Не переживай, сперва всем страшно, потом привыкаешь». Я спросил: «Тоже дети упекли?» Она покачала головой: «Детей нет. Племянник. Квартиру оформил на себя, а меня — сюда». Её голос звенел, как разбитый колокольчик, и вдруг стало ясно: я не один в этом ледяном аду.
Я ждал. Каждые выходные ждал Алевтину, её мужа Дениса, внуков. Ждал зря. Ни звонка, ни весточки. А Тайсон, мой верный пёс, остался там, в прошлой жизни, которая теперь казалась сном. Но однажды дверь распахнулась, и на пороге возник мой старый друг, Николай. «Вот ты где, Василий! — воскликнул он. — Я так и знал, что ты не уехал к сестре! Ты бы Тайсона не бросил!» Я онемел. «А что с Тайсоном?» — выдохнул я, чувствуя, как сердце колотится, как затравленный зверь.
«У меня, не переживай. Жив, здоров», — успокоил Николай, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое. Он был юристом, и я знал — слова его не пусты. «Говори всё как было», — велел он. И я выложил ему всю правду — про Алевтину, про квартиру, про этот проклятый дом престарелых. Николай слушал, кивал, а потом твёрдо сказал: «Собирай вещи. Поживёшь у меня, а я разберусь с бумагами».
Он спас меня. Мы выселили Алевтину с её семейством из моей квартиры, хотя слезы дочери резали, как стекло. Квартиру продали. Я отдал Алевтине её долю — не хотел оставлять её на улице — а на свои деньги купил маленький дом под Владимиром. Там было тихо, пахло свежим сеном, а Тайсон носился по двору, словно снова стал щенком.
«Коля, — сказал я однажды за стаканом чая, — помнишь Раису? Вытащи её оттуда. Ей там не место». На следующий день мы втроём — я, Раиса и Тайсон — сидели на крыльце моего нового дома. Раиса смеялась, гладя пса по голове, а я впервые за долгое время почувствовал: жизнь, вопреки всему, продолжается. Алевтина звонила, молила о прощении, но я пока не готов её видеть. Может, когда-нибудь… А пока мне нужно только это: тишина, верный пёс у ног и Раиса, которая напевала старую песню, глядя на закат.
Этот дом стал моей крепостью. Раиса рассказывает сказки, Тайсон греется у печки, а я наконец понимаю: семья — это не только те, кто носит твою фамилию. Это те, кто не предаёт. А остальное — как тот странный сон, что растаял с первыми лучами солнца.
