Никогда бы не подумал, что настанет день, когда в моей собственной квартире, в тихом городке Тверь, для меня не останется угла. Моя дочь, Алевтина, которую я растил с такой нежностью, бросила мне в лицо слова, от которых сердце оборвалось: «Папа, не сердись, но подумай о внуках. Отдай нам свою жилплощадь». Её голос звучал ледяно, будто февральская вьюга, а во взгляде читалась такая твёрдость, что я едва узнал свою кровинку.
«Перебирайтесь к матери Игоря, у неё просторная трёшка», — попытался я возразить, сдерживая дрожь в голосе. Но Алевтина лишь презрительно скривила губы: «Ты же знаешь, мы с ней на ножах!» — и захлопнула дверь, шагнув в мою квартиру, будто уже хозяин. Я замер, оглушённый, отказываясь верить, что дочь, взращённая в любви, способна на такое. Где-то в глубине души шевелилось понимание, что где-то упустил её, но признаться в этом себе не хватало сил.
А потом случилось то, что добило окончательно. Моя внучка, восьмилетняя Дашенька, глянула на меня большими глазами и прошептала: «Дедушка, ты нас разлюбил? Почему ты такой жмот?» Эти слова, будто острый нож, пронзили сердце. Я не выдержал. «Ладно, Аля, — прохрипел я, чувствуя, как голос предательски дрожит. — Бери квартиру. Но возьми и моего пса, Валета». Она кивнула, и я, поверив её обещаниям, сдался.
Через пару дней меня отвезли в дом престарелых. Узкая, промозглая комнатушка с облупившимися обоями стала моим новым пристанищем. Я сидел на скрипучей койке, уставившись в потолок, и пытался осознать, как дошёл до такого. «Здравствуй, я Нина», — тихо сказала пожилая женщина с усталыми, но добрыми глазами. «Не горюй, сперва всем тяжело, потом смиришься». Я спросил: «Твои родные тоже тебя сюда упекли?» Она покачала головой: «Детей у меня нет. Племянник. Оформил мою квартиру на себя и вывез меня сюда». Её слова эхом отозвались во мне — я не одинок в своей беде.
Каждые выходные я ждал Алевтину, Игоря, внучат. Напрасные надежды. Они так и не приехали, не позвонили. Мой Валет, верный товарищ, остался там, в прошлой жизни. Но однажды в дом престарелых зашёл мой старый друг, Степан. «Вот ты где, Николай! — воскликнул он, увидев меня. — Я знал, что ты не уехал в деревню. Ты бы никогда не оставил Валета!» Я онемел. «А что с Валетом?» — выдохнул я, чувствуя, как сердце уходит в пятки. «Живёт у меня, не переживай», — ответил Степан, и в его взгляде мелькнуло что-то твёрдое. Он был юристом, и я знал — он не болтает попусту. «Рассказывай всё по порядку», — сказал он. Я выложил ему всё — про Алевтину, её требование, про то, как очутился здесь. Степан выслушал, кивнул и отрезал: «Собирай вещи. Поживёшь у меня, а я разберусь с бумагами».
Степан оказался моим ангелом-хранителем. Мы вернули мою квартиру, выписав Алевтину с семьёй. Было горько слушать, как дочь кричит, обвиняя меня в чёрствости, но я не мог простить предательства. Квартиру продали. Алевтине я отдал её долю — не хотел оставлять её ни с чем, — а на свои деньги приобрёл маленький дом в деревне под Тверью. Там было тихо, зелено, и Валед с радостью носился по двору.
«Степан, у меня к тебе ещё одна просьба, — сказал я, когда мы сидели за самоваром в моём новом жилище. — Помнишь Нину, мою соседку из дома престарелых? Забери её оттуда. Не место ей там». На следующий вечер мы втроём — я, Нина и Валед — сидели у печки. Нина улыбалась, гладя пса, а я чувствовал, как жизнь, несмотря на всё, снова обретает краски. Алевтина звонила, просила прощения, но я пока не готов её видеть. Может, время лечит, но сейчас мне нужно только одно — тишина своего дома, с теми, кто стал мне настоящей семьёй.
Этот дом в деревне стал моей крепостью. Нина рассказывает мне истории из своей жизни, Валед дремлет у печи, а я наконец чувствую — я дома. Алевтина сделала свой выбор, и зла я не держу, но сердце моё теперь с теми, кто не предал. Жизнь научила меня главному: семья — это не только кровь, но и те, кто не бросит.
