Утром её чемодан стоял в прихожей.
Оля начал Дмитрий.
Не надо, перебила она. Ты сделал свой выбор. Теперь я делаю свой.
Дверь захлопнулась. Дмитрий остался один.
Он сидел на кухне, медленно ковыряя вилкой остывшую перловку. Без пяти семь. Ольга опаздывала уже на два часа.
Телевизор в углу бубнил о новых санкциях, но Дмитрий не слушал.
Взгляд скользил по знакомым вещам: ситцевые занавески с ромашками, которые Ольга купила на рынке шесть лет назад, его стоптанные тапки у холодильника, её вязаная кофта на спинке стула.
Всё на месте. Кроме неё.
Дверь щёлкнула. Наконец-то.
Димочка, прости! донёсся усталый голос. У папы давление подскочило, пришлось скорую вызывать.
Дмитрий поморщился. Опять эти старики.
Ольга ввалилась на кухню растрёпанная, с красными от слёз глазами.
Что с ним? спросил он, не отрываясь от тарелки.
Гипертонический криз. Врач сказал, теперь за давлением следить Ольга плюхнулась на стул. Мама совсем растерялась, не знала, что делать.
У них что, телефона нет? Сами не могли позвонить?
Ольга вздрогнула, будто её ударили.
Дима, им уже за семьдесят. Они испугались. И они моя семья
А я разве не семья? Дмитрий отложил вилку. Дома пусто, ужин остыл. Я с работы пришёл, а тебя
Сейчас разогрею, шепнула она и потянулась к плите.
Но раздражение уже клокотало внутри. Раньше она встречала его у двери. Тапочки подавала, расспрашивала, как день прошёл.
А теперь вечно эти родители.
Ольга молча разогревала еду. Плечи её ссутулились, руки дрожали, когда она переставляла сковороду.
Дмитрий смотрел на её затылок и вспоминал, как раньше она оборачивалась к нему с улыбкой.
Когда это было? Месяц назад? Год?
Может, им сиделку нанять? сказал он помягче. У них ведь пенсия есть.
Ольга замерла с половником в руке.
Какая пенсия? У папы двадцать тысяч, у мамы пятнадцать. Половина уходит на лекарства и квартплату.
Как пятнадцать? удивился Дмитрий. Она же всю жизнь работала.
В сельской библиотеке. Ольга повернулась к нему. Дима, ты же знаешь.
Он не знал. Никогда не вникал в дела её родителей.
Свои отец с матерью умерли давно, оставив ветхую «однушку» на окраине, которую он сразу продал. А её родители всегда были где-то на периферии.
Тогда пусть нанимают помощницу по часам, предложил он. На уборку, готовку.
На что? голос жены задрожал. Ты слышал, что я сказала? Тридцать пять тысяч на двоих!
Дмитрий пожал плечами. Он не привык считать чужие деньги. У них с Ольгой всё было в порядке его зарплата сварщика плюс её подработки репетитором.
Жили без излишеств, но и без нужды.
За окном сгущались сумерки. Ольга поставила перед ним разогретую еду и села рядом. Сама не ела только подперла щеку ладонью и смотрела в стол.
Оленька, позвал он. Я не против помочь. Но нельзя бросать семью.
Какую семью? она подняла глаза. Мы с тобой это семья?
Вопрос повис в воздухе.
Дмитрий жевал перловку и размышлял. Семья Наверное. Хотя детей у них не было. Ольга не могла, а усыновлять они не решились.
Так и жили тихо, буднично.
Конечно, семья, наконец сказал он.
Следующие недели стали чередой напряжённых дней.
Ольга пропадала у родителей через день. То в поликлинику сводить, то лекарства купить, то просто убраться.
Дмитрий возвращался в пустую квартиру.
Грязная посуда в раковине, неубранная постель, в холодильнике вчерашние объедки.
Я больше не могу, сказал он однажды вечером. Всё развалилось.
Что именно? устало спросила Ольга. Она только пришла, в руках сумка с грязным бельём. Ты разучился греть еду? Или тарелки мыть?
Дело не в этом.
Тогда в чём?
Дмитрий запнулся. Дело было не в быте. Дело в том, что он привык быть центром её жизни. А теперь этот центр сместился.
Они же взрослые, попробовал он. Как-то жили без тебя.
Мама вчера упала в ванной. Два часа пролежала, пока я не приехала. Ольга швырнула сумку на пол. Что, по-твоему, я должна делать? Бросить их?
Нанять сиделку!
На какие деньги? крикнула она. На какие?
Они стояли на кухне и впервые за двенадцать лет брака кричали друг на друга.
Ольга рыдала, слёзы катились по щекам. Дмитрий чувствовал, как внутри всё переворачивается.
Дима, ты понимаешь, что говоришь? голос её дрожал от гнева. Это мои родители! Мой отец! Моя мать!
А я кто? взорвался он. Сосед по лестничной клетке?
Ты мой муж! Но они
Но они важнее! перебил Дмитрий. Я всё понял! Двенадцать лет жили нормально, а теперь ты вдруг вспомнила про родителей!
Ольга отшатнулась, будто он её ударил.
Как ты можешь? Они старые, больные
А мне что, двадцать пять? рявкнул он. Я тоже устаю! Хочу, чтобы дома был уют! Чтобы жена была рядом, а не шлялась непонятно где!
Значит, по-твоему, я должна их бросить? Пусть умирают в одиночестве?
Я не говорил «умирают»! Но пусть живут сами! У них есть деньги, пусть нанимают помощь!
Какие деньги? Ольга закричала. Ты знаешь, сколько сиделка стоит? Пятьсот рублей в час!
Дмитрий растерялся. Он никогда не задумывался о таких расходах.
Ну забормотал он. Может, не каждый день По часу
По часу? Ольга засмеялась истерически. Дима, ты слышишь себя? За час убрать, постирать, еду приготовить?
Я больше не могу! заорал Дмитрий, ударив кулаком по столу. Не могу смотреть, как ты от меня уходишь! Каждый день!
Слова вырвались сами, и он понял вот оно. Не быт, не ужин, не грязная посуда. Страх потерять её. Страх остаться одному.
Ольга смотрела на него широко раскрытыми глазами.
Значит, дело не в деньгах, тихо сказала она. Ты ревнуешь меня к родителям.
Не ревную! вспылил он, хотя знал она права. Просто хочу, чтобы ты была женой, а не сиделкой!
А если бы твои родители были живы? спросила Ольга. Ты бы их бросил?
Дмитрий открыл рот и закрыл.
Родители Если бы они дожили до такого возраста, он, наверное, тоже помогал бы. Но это же другое!
Мои умерли начал он.
А мои нет! перебила Ольга.
Значит так, тихо сказал он. К ним больше не ездишь. Если хочешь помогать не больше двух тысяч в месяц.
Что?
Не ездишь. И больше двух тысяч не даёшь. Я запрещаю.
Ольга стояла посреди кухни маленькая, растрёпанная, с мокрым от слёз лицом. Смотрела на него, будто видела впервые.
Запрещаешь, медленно повторила она. Мне. Сорока двух лет. Запрещаешь помогать умирающим родителям.
Оля
Две тысячи, продолжала она. Это четыре часа помощи в месяц. Остальное время пусть живут в грязи? Голодные?
Она замолчала. Вытерла слёзы и долго смотрела на него. Потом развернулась и вышла.
Утром её чемодан стоял в прихожей.
Оля начал Дмитрий.
Не надо, перебила она. Ты сделал выбор. Теперь я делаю свой.
Дверь захлопнулась. Он остался один.
Первые дни казались даже приятными. Никто не ворчал за разбросанные носки. Можно было смотреть футбол до ночи, есть прямо из кастрюли. Свобода.
Но через неделю стало ясно так нельзя. Дмитрий нашел домработницу по объявлению.
Женщина за пятьдесят, Татьяна, приходила дважды в неделю. Убирала, стирала, готовила на пару дней. Стоило это двенадцать тысяч.
А супруга где? как-то спросила она.
Разошлись, коротко ответил он.
Татьяна цокнула языком и принялась мыть пол.
Об Ольге он узнавал обрывками. Соседка видела её в больнице с пожилым мужчиной видимо, отцом.
Коллега встретил в театре с каким-то мужчиной в очках.
Потом она подала на развод.
Новость о том, что бывшая жена снова замужем, Дмитрий узнал от той же соседки.
Та сказала это с ехидством:
Ваша Ольга замуж вышла. За врача. Говорят, вдовец, дети есть.
Он кивнул и закрыл дверь. Сел на диван и долго смотрел в потолок.
Значит, нашла новую семью. С детьми.
Годы текли незаметно. Татьяна исправно приходила. Дмитрий работал, смотрел телевизор, изредка виделся с друзьями. Жизнь вошла в колею.
Пока ему не исполнилось шестьдесят. Работать стало тяжело то спина прихватит, то давление скакнёт. Дмитрий вышел на пенсию.
Оформил документы, получил расчёт. Пенсия оказалась меньше, чем ожидал семнадцать тысяч.
С учётом того, что коммуналка выросла до шести тысяч, оставалось совсем немного.
Первое, от чего пришлось отказаться домработница.
Остался один. В шестьдесят лет заново научился стирать и готовить. Руки не слушались, спина ныла от мытья полов.
То, что Ольга делала легко, теперь отнимало полдня.
Через полгода Дмитрий понял так дальше нельзя. И тогда он набрал номер.
Алло? голос показался чужим.
Оля Это Дима.
Пауза.
Что тебе?
Поговорить.
Слова не шли. Он мялся, сжимая трубку.
Я Понял, что был не прав. Прости.
И?
Хочу всё исправить.
Ольга засмеялась.
Исправить? Прошло десять лет, Дима. Десять!
Я знаю, но
Всё имеет свою цену, перебила она. Понимать нужно было вовремя.
Гудки. Он медленно положил трубку.
Вечером сидел на той же кухне, за тем же столом. Ситцевые занавески выцвели, кофты Ольги на стуле давно не было. Только его тапки у холодильника стоптанные, потрёпанные.
За окном зажглись фонари. В соседних окнах светились жизни там ждали к ужину, там смеялись дети. А он остался один.
