Молчала весь юбилей Матери
Тяжелые пакеты из супермаркета сдавили плечи, когда Елена Игоревна вышла из магазина «Пятерочка» на углу улицы Урицкого и Ленина. Начала падать морось, но холод подрагивающих ладоней в руках, укрытых старым вязаным платком, отдавал ощущением утраченного тепла. Ветер подхватил платок, словно пытаясь вырвать из бессилия, но под вечер Елена все же добралась до дома на углу Волхонки и Кузнецкого. Муж не отозвался на звонок, как всегда.
Виталий Михайлович ушел к наглому контракту, как бы нужны ему были объятия. Обида смешалась с привычной рутиной: ужин для матери, уборка, продуктовые запасы, сон на двухчасовой смене. Стены прихожей едва не обступали, как знакомый уют превращался в чужое. В зеркале — лицо, выдавленное годами. Елена швырнула на кухню сумки, выкатив полки с сушками, и прижалась к холодной плитке. Свет вспыхнул, и комната наполнилась запахом кофе и молчащего мужа. Как и вчера, и позавчера, и на этой неделе.
Виталий Михайлович уселся на диван, волоча с собой кроссовки с изношенной подошвой. В кульке — булочка Олимпийская, оторванная неумело, как их последние слова.
— Маму соберёшь завтра? — спросил он, не глядя на жену.
— Конечно, — ответила Елена, смотря на чай, как на меру равновесия.
— Клава будет? — продолжал муж, играя с пуговицей на рубашке.
— Ты забыл, — Елена вздохнула, — Обида на мамину гордыню, которой мы все подверженны. — Она встала, сжав внезапную потребность в путешествии, в свободе, которую мать не замечает. — Но я всё равно соберу… даже если мама против.
Дом матери встретил с привкусом ванили, но был полон пыли. Екатерина Степановна стояла за плитой, вязала булочки с брусникой, как будто каждая из них — отдельное воспоминание.
— Помоги убраться, — сказала мать, не поворачиваясь. — Клава с дочерью приедут, будут жить у нас завтра. Нужно порядок.
Елена кивнул, чувствуя неловкость за молчаливую традицию. Мать всегда молчала, даже когда обида душила. Елена вспомнила, как мать молчала, когда бросили бывшего мужа, как молчала, рассказывая о том, что жизнь — не сказка.
Звонок разорвал тишину. Ольга Архиповна, бывшая подруга матери, пришла с букетом белых и зеленых хризантем — любимых у Екатерины.
— С днем рождения, — улыбнулась Ольга, складывая цветы.
— Спасибо, — холодно ответила мать, но не смотрела на гостью.
Гости заполнили квартиру до полной тишины, когда Екатерина Степановна молчала, сжимая чашку чая. Елена заметила, как мать не смотрит Ольге в глаза, как будто каждый разговор о прошлом оставлял шрам.
После обеда Елена осталась за столом, сжимая чашку. Сестра вышла проводить гостей, оставив их с матерью.
— Почему ты молчишь? — спросила Елена, осторожно потирая руку матери.
— Глупости, — ответила Екатерина, но в голосе прозвучала боль. — Она права, да… но я не хочу об этом говорить.
К вечеру Ольга попрощалась, оставив за собой украденные слова и сожаления. Елена проводила её до дома, где стоял старый лифт, и в ней зашли мысли: «Как и мать, я тоже пью чай в одиночестве. Как же перестать?»
Дома, на обратном пути, сидя в машине Виталия, Елена не могла избавиться от мысли о молчании.
— Мы должны поговорить, — сказала она, глядя на дорогу. — С тобой. Обо всем.
— Я думал, ты хочешь расстаться, — ответил Виталий, сжато.
Разговор начался. Сначала неловко, потом с теплом. Не было больше страха и масок. Елена вспомнила мать, вспомнила Клаву и поняла: «Молчание — это убийство, но разговор — крест восстановления.»
На следующее утро, Екатерина пригласила Елену чайку.
— Я поговорил с Клавой, — сказала мать. — Простила, наверное. Нужно закрыть прошлое.
На столе — конверт. Внутри деньги: «Для вас с Виталием. На отпуск. Жизнь слишком коротка, чтобы прятать чувства.»
Елена обняла мать. Сердце согрелось. Впереди — не только юбилей, но и сознание, что даже молчание — возможно преодолеть.
