Когда-то давно, в одном из старых кварталов Нижнего Новгорода, жила девушка по имени Лидия. Ничто не вызывало в ней такого омерзения, как вид пьяного человека. Это была не просто неприязнь — глубокая ненависть прожигала её душу всякий раз, когда она видела кого-то нетрезвым. Сперва лишь слегка подрагивал уголок губ, но вскоре всё тело охватывала дрожь. Лидия знала причину этой боли. Всю свою жизнь она наблюдала, как родная мать, Аграфена, губит себя вином. Каждая ночь приносила новые кошмары, и девочка боялась закрывать глаза, зная, что утро может принести новое горе.

Особенно ярко вспоминалось детство — серое, убогое, пропитанное кислым запахом перегара. Мать возвращалась домой поздно, шатаясь, спотыкаясь о порог. А однажды Лидия обнаружила её во дворе, распростёртой у подъезда, как брошенную тряпицу. Девочке было всего семь, но она уже понимала: так не должно быть. Она знала, что такое стыд, когда соседи смотрели на неё с презрительной жалостью, а школьные товаришки шептались за спиной: *«Её мать — пропойца!»* Ночью Лидия плакала в подушку, чтобы никто не услышал, но внутри клокотали ярость и обида.

Хуже всего было то, что Аграфена перестала следить за домом. Пол покрывался липким слоем грязи, на столе громоздились грязные тарелки и пустые бутылки. Пыль клубилась в углах, а мусор неделями стоял посреди комнаты. Лидия пыталась убирать, но сил не хватало. Она была всего лишь ребёнком, который мечтал о куклах и книжках, а не о тряпке в руках.

Вечера становились пыткою. Сидя в темноте, девочка прислушивалась к матерящимся крикам из соседней комнаты, к звону разбитого стекла. Иногда раздавался глухой удар — тело падало на пол. Тогда Лидия замирала, боясь пошевельнуться, пока всё не стихнет.

Однажды, вернувшись из школы, она застала дом в полном разорении: опрокинутая мебель, разбитая посуда, а посреди этого хаоса — мать, без чувств распростёртая на полу, в луже собственной рвоты. Воздух был настолько спёртым от перегара, что у Лидии потемнело в глазах. Она хотела убежать, но вместо этого схватила тряпку и принялась вытирать пол. Слёзы текли по щекам, но руки продолжали работу. В тот день девочка поклялась: её собственные дети никогда не увидят мать в таком состоянии.

Прошли годы. Лидия вышла замуж, родила сына Данилу и старалась дать ему всё, чего сама была лишена. Но прошлое не отпускало. Всякий раз, завидев пьяного на улице, она сжимала кулаки, вспоминая страх и унижение. Сейчас она знала: будущее её семьи — в её руках.

А что же Аграфена?

Она понимала, что дочь её ненавидит. Они почти не говорили. Когда Лидия обращалась к матери, это звучало холодно и отрывисто. Аграфена избегала её взгляда, боясь увидеть там презрение. Да она и заслужила его — каждую каплю боли, что причинила дочери. Порой Аграфена представляла, как могла бы сложиться их жизнь, если бы она не пристрастилась к вину. Но мысли эти только грызли её, как мыши.

Теперь было поздно. Лидия выбрала свою дорогу — без матери. И Аграфена знала: винить можно только себя.

Утро начиналось одинаково: раскалывающаяся голова, тошнота, руки дрожали, как в лихорадке. Она с трудом вспоминала вчерашнее — обрывки, словно дурной сон: рюмка, вторая, третья… А потом — провал.

Иногда Аграфена приходила в себя на полу, иногда — в кровати, но всегда в одиночестве. И тогда злость клокотала в груди.

— Ну вот, подлая! Я её растила, недосыпала, а она сбежала, сука! Одна я тут сдохну — даже не узнает. Лучше бы я её под забором оставила! Голова трещит, воды подать некому… Надо жалобу куда подать — пусть заставят уважать мать родную! — бушевала Аграфена, с трудом отрывая голову от подушки.