Я трижды шла под венец, и каждый раз отдавала всю себя, чтобы быть идеальной женой — кроткой, преданной, забывающей о себе ради семьи. Но трижды судьба била меня под дых, и теперь дрожь пробегает по спине: неужели старость встретит меня в пустой квартире, где эхо повторяет мои шаги?
Первый муж, Сергей Петрович, ушёл, хлопнув дверью и бросив напоследок: «Задолбался я от тебя». Задолбался от борщей, от детских слёз, от моей вечной усталости. «Ты, — сказал он, затягиваясь сигаретой, — как серая мышь. Только и знаешь, что стирать да готовить». А я верила, что в этом и есть женское предназначение — быть хранительницей очага. Не поняла тогда, как удержать его, что сделать, чтобы он не сбежал. И вот я одна — с двумя сопливыми малышами, с разбитым сердцем и пустым холодильником.
Второй, Артём, вошёл в мою жизнь, когда я уже думала — теперь-то всё по-другому. Старалась быть мудрее, не пилить, прощать. Но судьба лишь усмехнулась: денег не хватало даже на хлеб, мы вкалывали на износ, а потом я слегла. Не смертельно, но хватило, чтобы понять — он не станет терпеть больную жену. Ни скандалов, ни сцен — просто собрал свои потрёпанные чемоданы и исчез, будто его и не было. Оставил меня с тремя детьми, словно мешок с картошкой у подъезда.
Третий, Виталий, стал последней каплей. Когда мы встретились в захолустном городке под Пермью, он был никем — опустившийся, спивающийся мужик без гроша за душой. Я вытащила его, как утопающего, из трясины: делила свою жалкую зарплату пополам, верила в его бестолковые мечты. Тащила его, как ломовая лошадь, не жалея сил. А он? Ни разу даже цветов не купил. Зато недавно бросил, оглядев меня с ног до головы: «Ты же развалина. Посмотри на себя — ни кожи, ни рожи».
Ему только сорок, но он мнит себя молодым мачо, а я, кормившая его годами, теперь для него — старая перечница. Меня затрясло от ярости. Хватит! Перестала давать деньги — и он тут же завопил: «Жадина! Ты мне должна!» Его слова резали, как ржавая пила, но прозрение пришло: зачем мне жить ради того, кто меня ненавидит?
И вот я стою у окна, за которым медленно гаснет пермский вечер. Сорок пять лет, три брака, пять детей — и никого рядом. Кому я нужна, седая, с морщинами у глаз? Старых баб не любят — или мне ещё верить в чудо? Эти мысли грызут душу, как крысы в подполье. Трижды обжигалась — и теперь страх одиночества стучит в стекло, просится в дом. Неужели так и умру одна, слушая, как за стеной смеются чужие голоса?
